Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вопроса «Быть или не быть?» тоже не было. Поскольку очевидно, что быть. Там быть и так быть, как продиктовано обстоятельствами и государственной необходимостью.
Что же касается Гулливера, то он очень быстро научился адаптироваться к ситуации. В стране лилипутов он стремительно мельчал, в стране великанов – раздавался в рост, а заодно и вширь. С гуигнгнмами он пристрастился к ржанию, а с правителем острова Лапуту заключил наивыгоднейшее деловое соглашение.
Как известно, тот король любил сажать на головы непокорных граждан свой летучий остров и таким образом давить крамолу и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
Благодаря натренированному в корабельном деле зрению и высокой степени приспособляемости Гулливер стал кормчим карательного острова и уничтожал зародыши любого бунта на корню.
Да оно и понятно – такому человечку все карты в руки: когда надо, он уменьшится и сольется со стеной, чтобы важное подслушать; когда надо, возвысится, как городская башня, чтобы нужное высмотреть. Короче, не подданный, а мечта. Национальная гордость Ноттингемшира.
А когда Карлсон, который живет на крыше, пригласил на эту самую крышу своего малолетнего друга, которого, как известно, все так и называли – просто Малыш, тот, хоть и мелкий, зато умный не по годам, с гневом отверг сделанное ему предложение.
Мол, нельзя несовершеннолетним заниматься экстремальными видами спорта. К тому же у Карлсона нет ремней безопасности, соответствующих госстандарту. Да и мама с папой будут расстроены Малышовым непослушанием и в будущем лишат его достойной материальной поддержки.
Так что лучше Карлсону лететь куда подальше одному.
А если ему так уж хочется компании, то пусть обратится к другому, менее разумному ребенку, который заодно позволит и новую машинку взорвать, и пропагандировать сладкое, вопреки предупреждениям минздрава о вреде сахара и излишних калорий.
И пусть летающий бомж не пробует возражать в своем вечном асоциальном стиле, что, мол, какие еще калории, что, мол, пустяки это все и дело житейское.
Ан нет. Раз уж речь зашла о деле житейском, пусть призадумается о качестве, а заодно и о продолжительности этой самой жизни, которую он и себе губит, и другим портит.
А Малыш лучше пока уроки сделает и свою комнату пропылесосит.
И тогда семейство Свантесонов сможет сэкономить на няне и уборщице. Потому что зачем няня тому мальчику, который ничего не делает без спроса и все время сам выполняет домашние задания? И зачем уборщица в том доме, где есть мальчик, который постоянно пылесосит?
На сэкономленные деньги Свантесоны могли бы купить Малышу собаку, но он-то прекрасно понимает, что от собаки много шерсти, а от этого, в свою очередь, пылесосить становится еще более затруднительно.
Вот и пусть подавятся своей идеей о собаке. А он если чего и заслуживает, то уж точно не гадящей шумной животины, а подзорной трубы, с помощью которой будет удобно наблюдать за полетами Карлсона, выследить (не рискуя сломать себе шею), на какой именно крыше он живет, и сдать полиции.
Ну и пусть мама мясных тефтелек наваляет по случаю. Уж их-то мы завсегда!
– Какое глупейшее занятие – писать книги, – скажет однажды за завтраком юный прапрапрапраправнук по отцовской линии французского писателя Ги де Мопассана, о чем, правда, ему, потомку, неведомо. И уж тем более не догадывается он, как далеко от Франции занесло его недавних предков.
– Почему это? – удивится его мать, подсыпая ему в опустевшую тарелку еще кукурузных хлопьев.
– Потому что в результате получается одна скукота. Как и в жизни. Я думал, хоть в книжках можно встретить настоящего героя. А их нет.
– Наверное, героизм просто не в природе человека, – скажет мать. – А писатели ведь пишут то, что видят.
– Глаза бы мои не глядели! – с чувством произнесет сын и с отвращением отодвинет тарелку.
На что же не должны смотреть его глаза – на постылые кукурузные хлопья или на постылый мир, – так и останется непонятным.
Племянник Евгения оказался копией своего дяди.
– Вот что значит гены! – радовалась свежеиспеченная мать.
Но сам-то Евгений прекрасно знал, что его гены не имеют ничего общего с ее генами, а значит… Что же это значит?
Эта мысль не давала ему покоя с тех самых пор, как все родственники признали удивительное сходство их двоих: большого и маленького.
– Это может значить только одно, – сказала ему Кирочка. – Если, конечно, отбросить предположение о случайном подобии двух чужих людей.
– И что же это?
– Он все-таки твой родственник.
– Да как же это может быть, если мы с сестрой неродные? – перебил Евгений.
– Очень просто: родственник не по матери, а по отцу.
Евгений задумался.
– Ты хочешь сказать, что я тоже его сын? Что мы с малышом – братья?
– Получается, так.
– Но как, каким образом? И что же, диктатор превратил в слепца собственного ребенка?
– Он мог и не знать, что ты его ребенок. Это могло быть простым совпадением.
– Ничего себе совпадение!
– Да. Ты помнишь, что было в день его самого первого эфира? Я тогда сразу же почти поверила, а теперь просто уверена, что все это было правдой.
– Что? – Евгений наморщил лоб, стараясь воссоздать в памяти тот вечер.
– Когда открыли телефонную линию, в студию дозвонилась женщина, которая обвинила его в изнасиловании, – напомнила ему Кирочка.
– Да, точно. Но он сказал, что к святости всегда липли блудницы, непорочные девы и юродивые. И что она относится к последнему разряду. Я не сомневался тогда в его правоте.
– Но на самом деле права была она. А ей просто-напросто заткнули рот.
– Ты думаешь, это была моя мать?
– Может быть. А может и нет. Судя по тому, на скольких юных девушек, включая твою сестру, его хватает сегодня, он был любителем непорочных дев и в молодости. Скорее всего, не одна та несчастная, которая дозвонилась, стала его жертвой. Их могли быть сотни.
– И какая-то из них моя мать.
– Которая не смогла принять ребенка от насильника и отказалась от него…
– Сдала в приют… – продолжил фантазировать Евгений.
– А оттуда ребенка забрали его же подручные «добрые» люди…
– Сделали ему… то есть мне… операцию и нашли усыновителей…
– Чтобы потом использовать тебя для шоу фальшивых чудес и завоевать доверие миллионов.
– Все так. Но где доказательства?
– Как где? По-моему, это очевидно. Одно доказательство ты почти всю жизнь носишь с собой.