И все же. Путешествие началось, я испытывал возбуждение и позволил себе забыть об осторожности. В книге, которую я когда-то издал и которая называлась «Правдивые воспоминания магистрата северных территорий», утверждается, что в голубизне тихоокеанских вод жертвам акул является притупляющее видение, будто они ускользнули и вся опасность миновала, как раз в тот момент, когда они перемалываются в раструбе, полном зубов. Я, Тимоти Кавендиш, был тем пловцом, наблюдавшим, как Лондон укатывает прочь — да, Лондон, ты не город, но лукавый телеведущий в парике, ты и твои многоквартирные дома, населенные сомалийцами; виадуки Кингдома Брюнеля;[136]твои потоки лиц без постоянной работы; твои залежи облепленных сажей кирпичей и замызганных грязью костей докторов Ди, Криппена[137]и проч.; твои душные стеклянные офисы, где цветы юности, ожесточаясь, превращаются в престарелые кактусы, подобно моему скупердяю-братцу.

Приподнял свою уродливую голову Эссекс. Когда я, сын делающего карьеру работника муниципалитета, получал стипендию, обучаясь в местной средней классической школе, это графство было синонимом свободы, успеха и Кембриджа. А теперь поглядите-ка. Торговые ряды и новоявленные поместья продолжают наступать на нашу древнюю землю. Ветер с Северного моря хватает зубами живописные облака и утаскивает их к Центральным графствам. Наконец-то началась собственно сельская местность. Здесь некогда жила кузина моей матери, у ее семьи был большой дом, а теперь, по-моему, в поисках лучшей жизни они подались в Виннипег. Вон там! Там, в тени вон того склада, когда-то стоял ряд ореховых деревьев, где мы с Пипом Оксом — моим однокашником, в тринадцать лет погибшим под колесами нефтеналивной цистерны, — смолили однажды летом каноэ, в котором плавали по Сэю. Колюшки в банках. А вон там, правее, мы разводили костер у той вот излучины и готовили бобы и картофелины, завернув их в серебряную фольгу! Вернуться туда, о, вернуться бы! Неужели я получу лишь возможность мимолетного взгляда? Неогороженные, невзрачные поля. Эссекс теперь и есть Виннипег. Повсюду щетинится горелая трава, и воздух пропах хрустящими ломтиками бекона. Меня захватили другие грезы, и мы миновали Сэффрон-Уолден, когда поезд, вдруг дернувшись, остановился.

— Гм… — прозвучало по трансляции. — Джон, эта штука включена? Джон, какую нажимать кнопку? — Кашель. — Железные дороги Южного направления сожалеют, что данный состав сделает непредусмотренную расписанием остановку на следующей станции из-за… отсутствия машиниста. Работники железных дорог Южного направления заверяют вас, — (на заднем плане я отчетливо слышал хихиканье!), — что жаждут восстановить наш обычно превосходный уровень сервиса.

Гнев пассажиров цепной реакцией распространился по всем купе, хотя в наше время преступления совершаются не преступниками, удобно оказывающимися у вас под рукой, но безымянными исполнителями, недоступными посягательствам толпы, в лондонских постмодернистских штаб-квартирах из стекла и стали. К тому же половину толпы образуют совладельцы того, что они расколотили бы на атомы.

Так что как сидели мы, так и сидели. Я жалел, что не захватил с собой чего-нибудь почитать. По крайней мере, у меня было место, и я не уступил бы его даже Хелен Келлер.[138]Вечер был лимонно-синим. Тени по сторонам пути делались монолитными. Ежедневные ездоки в город и обратно звонили своим домашним по мобильнику. Я задумался, откуда хитроумный австралийский магистрат мог знать, что вспыхивает в сознании пожираемого акулой. Мимо проносились удачливые экспрессы, в которых машинисты не отсутствовали. Я открыл свой портфель, чтобы достать кулек с ирисками Вернера, но вместо этого извлек «Периоды полураспада: Первое расследование Луизы Рей». Пролистал первые несколько страниц. Книга была бы лучше, не будь Хилари В. Хаш такой чересчур — чур меня! — вычурно умненькой. Она разбила ее на аккуратные маленькие главки, явно имея в виду сценарий для Голливуда. В динамиках зашипели помехи от статического электричества:

— Сообщение для пассажиров. Железные дороги Южного направления сожалеют, что, поскольку подходящий машинист для данного поезда не может быть найден, мы проследуем до станции Литтл-Честерфорд, откуда дополнительный вагон отвезет пассажиров до Кембриджа. Тем, у кого есть такая возможность, мы рекомендуем избрать альтернативный транспорт, поскольку дополнительный вагон не прибудет на станцию Литтл-Честерфорд (как звенело это название у меня в памяти!) в течение… неопределенного времени. С подробностями можно ознакомиться на нашем веб-сайте.

В сумерках поезд прополз уже милю. Нас одолевали летучие мыши и поднятый ветром мусор. Кто же вел поезд, если в нем не было машиниста?

Остановка, содрогание, двери открыты. Те, что покрепче, устремились из поезда по пешеходному мостику, оставив меня и пару забракованных таксидермистом стариков ковылять за ними вслед со скоростью в четыре раза меньшей. Я тяжело поднялся по лестнице и остановился перевести дух. Вот где я оказался. На пешеходном мостике станции Литтл-Честерфорд. О боги, боги, из всех сельских станций это самая подходящая для робинзонады! Дорожка, ведшая через мост к старому дому Урсулы, все еще проходила по краю кукурузного поля. Ничего другого я не узнавал. Священный Амбар Самого Долгого Поцелуя стал «Главным клубом фитнесса» графства Эссекс. В ту ночь, во время подготовки к нашей первой сессии, Урсула встретила меня в своем французистом «ситроене», правильно… на этом вот засыпанном гравием треугольнике, здесь. Какой же это богемный шик, думал Юный Тим, чтобы женщина встречала тебя в своем автомобиле! Я был Тутанхамоном в своей королевской барке, которую гребцы-нубийцы направляли к Храму Жертвоприношения. Урсула провезла меня несколько сот ярдов до Портового дома, в котором во времена Нового искусства обитал консул Скандивегии. Все там было в нашем распоряжении, пока ее отец с матерью в обществе Лоренса Даррелла[139]отдыхали, если память мне не изменяет, в Греции. («Если память мне не изменяет». Навязчивый куплетик.)