Койот кладет на стол фотографию Ива и начинает медленно перебирать остальные снимки. На всякий случай он смотрит их дважды.

— Что говорят нам их досье?

— Француз воевал во время Второй мировой войны, нашел Бога в линии Мажино или в ее падении, вот в чем суть, — говорит Анхель. — Как только в Европе наступил мир, он присоединился к иезуитам. Кажется, он не очень вникает в содержание древних текстов, его дело — ремесло.

— Если испорчена часть текста, то требуется просто ремесло, но серые чернила — это та вещь, которая нужна настоящему мастеру.

— Если речь идет об этом, то все они настоящие мастера, — вставляет свое слово Габриаль.

Анхель согласно кивает.

— Но Ив дошел до того, что изобрел свои оригинальные инструменты. — Он поднимает со стола досье француза и авторитетно потрясает им в воздухе. — Он изобрел изогнутое перо, похожее на косу. Это наполовину лезвие, наполовину перо. Инструмент позволяет ему соскребать часть пергамента под испорченным текстом. Он полагает, что так чернила высыхают более равномерно.

— Он амбициозен? — спрашивает Койот.

— В его досье об этом не сказано, но я не думаю. Думаю, что он вполне доволен своим положением. Это человек, который стал иезуитом, чтобы избежать какого-то страшного греха, и он думает, что если поднимется выше, то это будет искушением дьявола.

— Амбициозность является нам в лице Джордже Бруццо. — Габриаль берет со стола портрет. Джорджо и его толстые очки, за стеклами которых тьма, происходящая от слабости. Койот берет в руку фотографию и долго рассматривает узкий подбородок, глаза и белый невыразительный фон.

— Кем он хочет быть — Папой или кем-нибудь еще?

— Глядя на Джорджо, можно сразу сказать, что это стопроцентный иезуит. Он хочет занять более высокое положение в ордене иезуитов, но не желает быть генералом ордена, я бы рискнул предположить, что он хочет быть региональным ассистентом. Мозг, управляющий куклой. Он более консервативен, чем его братья, но он не традиционалист. Это очень хорошее и устойчивое сочетание, из которого получаются отличные архивариусы. Он видит новое в свете традиции, но пропитался книжной пылью достаточно для того, чтобы понимать, что история — это вечный переход.

— Не может ли такой характер повредить его карьере? Не скрытый ли он идеалист? Не мучает ли его какая-то вина со времен Второй мировой войны? Может быть, это было предательство?

— Этот парень — сирота, он вырос на улице, у него были трудные детство и юность. Возникали и нелады с законом. Судья увидел, что мальчишка совсем не образован, и предложил ему выбор — строгая иезуитская школа или тюрьма. Он пошел в школу, и, странное дело, суровая дисциплина пришлась ему по вкусу. Оказалось, кроме того, что он так же хорошо может разбираться в книгах, как и в уличных потасовках. Он стал человеком, который доверяет книгам гораздо больше, чем людям. Совершенный иезуит. Некоторое время ему не решались доверить миссионерскую деятельность, поэтому отправили в библиотеку и начисто забыли о его существовании. Он работал как проклятый, не отрывая задницы от стула, и продвигался в своем мастерстве все выше и выше. Ему сейчас около сорока пяти, но выглядит он старше своих лет, к тому же он старший архивариус, конечно, это не исключение, но довольно быстрая карьера. Для человека с такой судьбой и поздним стартом — он окончил школу в тридцать один год — такое продвижение по служебной лестнице можно считать головокружительным. У него достаточно знаний и коварства, чтобы стать нашим человеком, и, вероятно, у него достанет сил на такое дело. Он жаждет власти, он хочет доказать, что он лучше других, но это чувство его обманывает. Распространение информации о секретных документах, особенно тем способом, каким это делается, требует особого рода изящества, а это, как мне думается, не в стиле Бруццо.

— В чьем же это стиле?

Есть нечто очень интересное в том, как Койот задает вопросы, в неповторимом наклоне головы, забавном дрожании языка, словно он всем своим видом, голосом и интонациями говорит: «Я играл в эти игры несколько тысяч раз, и я могу сыграть в них еще несколько тысяч раз. Пусть это займет у нас много времени, пусть, в конце концов, перед нами все время этого мира, и разве не здорово, разве вы не рады, что и вам выпал шанс поиграть в эту игру?»

Анхель понимает, что перед ними отнюдь нет всего времени мира, может быть, в их распоряжении остаток дня или неделя, ну, самое большее — три недели. Они производят слишком много шума, а ведь Исосселес где-то недалеко и внимательно прислушивается.

Ткнув пальцем в еще одну фотографию, Койот говорит:

— Расскажи мне об этом нигерийце.

— Откуда ты знаешь, что он нигериец? — удивляется Анхель.

— Секрет фирмы.

— Мне все равно, какая это фирма, но по фотографии черного человека в длинной сутане без национального орнамента нельзя сказать, что он нигериец. Он может быть сенегальцем, американцем или бразильцем.

— Определенно и точно может, — говорит Койот, — но если бы он был сенегальцем, то каким образом он попал бы в центральный коридор американского посольства в Нигерии?

— Ловко, — говорит Анхель.

— И какую же контрабанду ты добывал в американском посольстве в Нигерии?

— На самом деле никакую, — отвечает Койот. — Я был связан с одной женщиной, которая там работала, у нее был очень милый акцент и еще более милый доступ.

— Доступ? — спрашивает Анхель.

— Доступ, — коротко отвечает Койот.

— Наш нигериец, — начинает говорить Анхель, понимая, что предыдущую тему стоит оставить, — Кальвин Чумбава — великолепный теннисист. Он родился в Нигерии, в консервативном аристократическом семействе. На учебу его послали в Коннектикут, подготовительную мужскую школу, которой позарез были нужны деньги иностранцев. Школа была, конечно, счастлива заполучить Кальвина, но он был слишком африканец для большинства учеников. У него было мало друзей, и он близко сошелся с другим отверженным — китайцем Уэйном Ли. Уэйн был убежденный иезуит. Школа была иезуитской, и Ли оказался близким к окружению священника. Со временем произошли две вещи — по окончании школы он занимал место в первой части первой сотни лучших игроков в общенациональном масштабе, но по предложению патера он отправился учиться дальше, в Пизу, где вступил в орден Игнатия Лойолы и предпочел Бога теннису.

— Упрямый зов.

— Он занимался миссионерством в Нигерии приблизительно десять лет, но потом захотел вернуться в Италию. Четыре года назад открылась вакансия служащего в архиве, он походатайствовал и получил это место. Два года он работал простым клерком, потом его переводят в департамент реставрации и восстановления. Он естественно смотрится на новом месте. В течение полугода ему начинают поручать работу со все более и более старыми документами, редкими материалами и сокровищами. Он очень хорош и старается стать еще лучше. Еще через несколько месяцев он присоединяется к славной когорте трех наших друзей.