Огибая БТР во двор вкатила машина Сергея с дикими намалеванными красными крестами на дверцах и незнакомый японский внедорожник. Увидев, что из него выходит Виктор, Владимир в душе позавидовал этому когда-то очень успешному коммерсанту. Странно, но в отличие от других успешных людей он не вызывал в «патриоте» отрицательных эмоций. И суть тут была даже не в боевом товариществе, а в чем-то ином. Этот тихий работяга, раскопавший аферы мэра, казался Владимиру доступным, понятным и, наверное, равным. Он не был похож на тех снобов, что запирались по своим частным клубам, а таких как Владимир называли откровенными люмпенами или того хуже просто быдлом. Не казался Виктор таким уродом. Он был, конечно, сам себе на уме, но Владимиру это даже нравилось в товарище. Такие коммерсанты, которые могут на равных говорить с обычным народом, которые понимают важность исторических моментов, которые готовы браться за неблагодарную и муторную работу, были в понимании «патриота» нужны и стране и грядущей революции.

А в том, что революция все-таки грянет, Владимир уже точно не сомневался. Удачная репетиция. Великолепно показанная слабость правительства пошедшего на переговоры вместо подавления мятежей. И главное никуда не исчезнувшие «хозяева жизни». И Богуславский и Сергей были правы говоря, что их на время поставили на место. Но Владимир-то знал, что пройдет несколько лет и, когда все забудется, они снова зарвутся и дадут повод для восстания. Но уже не несколько городов восстанет. Поднимется вся страна. И чтобы она поднялась Владимиру и другим, с кем он последние дни говорил, придется много работать.

Незаметно, вокруг Владимира из самых молодых сложивших оружие боевиков собралась команда единомышленников. Все они мечтали о другом государстве, где действительно не будет «хозяев», что сели на шею народа и свесили ноги посмеиваясь. Где будет равенство, если уж не братство. Где закон перестанет плевать в лицо людям, оправдывая или давая условный срок миллионерам, в прошлом убийцам, и сажать от трех до пяти за телефон, выхваченный на улице. Все должны быть равны. Это сложно, но это можно сделать. Можно на колени поставить ментов и заставить их служить народу, а не обирать своих же на дорогах и в вытрезвителях. Можно! НУЖНО!

Владимир, глядя на молоденьких милиционеров в тени бронированной машину сидевших на корточках, думал, что именно с еще не развращенной молодежью он сможет что-то изменить в стране. Он сможет заставить чиновников уважать людей и служить им. Он сможет. Ведь если не он, то кто? И как жить, если этого не делать? Если не стремится что-то изменить? Покорится воле тех, кто, смеясь, обирает народ? Склонится перед ублюдком с полосатой палкой на трассе и требующим деньги просто за то он вот такой «классный» и такая отличная форма на нем? Стать послушным и ходить на демонстрации по приказу свыше? Бездумно жить в надежде, что за тебя подумают дяденьки в больших кабинетах? Терпеть, что чужаки заполонили страну и ее гражданину приходится вести унизительное существование человеком второго сорта? Смотреть в наглые насмешливые лица кавказцев, что, походя, скупают чиновников и заводят СВОИ порядки в провинциальных городках? Смириться и жить в стране, где за деньги все продается и все покупается?

Владимир, когда в помещение вошли его товарищи, еще рассуждал о том, как же надо сломать сознание людей, чтобы они отказались платить взятки на дорогах, и не жалели времени и сил доказывая, что они правы пусть даже в нашем «справедливом» суде. Как надо поднять собственный народ, чтобы он перестал терпеть унижения и проснулся от своего вечного рабства. От своего поклонения власти. Что бы опомнились и вспомнили что они ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ РУССКОЙ, а не те которых им на шею посадили. Не приезжие трясущие мошной, не гастарбайтеры нищие заполонившие кажется все уголки страны и из-за которых нанимать своих граждан стало просто не выгодно. В голове молодого человека вихрем носились образы, как бы ОН САМ решал бы эти вопросы. Ничего удивительно, что он даже не заметил, как вошли его товарищи.

Видя лицо задумчивого товарища, Виктор сказал:

— Ну что? Надо, наверное, прощаться. Вы-то сейчас уедите, а я еще задержусь. Мне в Москву пока нельзя.

Владимир неожиданно для всех, словно проснувшись, заявил:

— Я тоже остаюсь. Серега извини. Езжай один. У меня тут товарищи остаются. Хочу еще немного с ними побыть. Черт знает, когда увидимся и увидимся ли с ними вообще. Да и поговорить нам есть о чем.

Сергей скривил усмешку и спросил, забирая свою сумку с вещами:

— Все-таки не угомонился? Не навоевался? Хочется о революциях помечтать?

— При чем тут «мечтать»? — Раздраженно спросил Владимир. По его мнению мечтателем был как раз сам Сергей.

Сергей веско сказал:

— Потому что этой стране революции не нужны. И она не поднимется свергать правителей. У нее уже отличный опыт в данном вопросе. Или ты собираешься большевиков переплюнуть? Так они смогли придти к власти только из-за войны. У нас, слава богу, войны пока не намечается.

Не желая тратить время на очередные ненужные споры, в которых они и так столько времени убили Владимир сказал:

— Оставь мне свой телефон. Когда мне нужен будет исторический экскурс, я буду тебе названивать.

С усмешкой Сергей продиктовал номер и попросил:

— Только ночью не звони. Я ненавижу, когда меня ночью долбят.

Виктор тоже записал номер, на случай, если в Питер подастся.

Странное это было расставание. Они расходились, обменявшись телефонами, словно покидали некий пионерский лагерь после окончания смены. Кто-то уезжал, кто-то оставался на вторую смену. И даже взятые номера никому не внушали уверенности, что они снова встретятся или хотя бы позвонят друг другу. Они не стали за эти недели преданными друзьями. Они так и остались друг для друга лишь соратниками, товарищами, с которыми вместе прошли небольшую, но дорогу настоящей войны.

Они никогда больше не смогут, так же относится к жизни, как относились до мятежа. Они и к людям больше не смогут относиться по-старому. Человеческая жизнь снова показала свою мизерную стоимость. И кто-то из них так и сохранит мнение о ней как о безделице, а кто-то станет жестко защищать эту жизнь, понимая, что нет ничего более хрупкого в мире. Они не смогут забыть крики раненных и вид убитых. И помня это, захотят ли они снова встретиться? А тем более друг другу названивать вспоминать кошмар и безумие короткой гражданской войны?

Владимир сомневался в этих двоих. Это были не те люди, которые окунулись бы в революцию и стали бы ее новыми двигателями. Они не были похожи на него. Они хотели побыстрее все забыть и рассчитывали на милость государства. Но Владимир ничего не хотел забывать. Наоборот, он грел в себе память о том моменте, когда в упор расстрелял молодого лейтенанта, ведущего в атаку свой взвод в одном из зданий у «стекляшки». Он тогда доказал себе что способен за себя, за свои идеи, за свое Дело, идти до конца и не оборачиваться. Когда Владимир убивал позже, он стал это делать со странным азартом. Нет, он не считал себя чокнутым. Перейдя порог, за которым уже ничего не сдерживает человека от убийства другого человека, он словно обрел некую мистическую власть. Власть над жизнями других. И убийство для него стало актом Высшего суда, а он стал правомочным представителем этого «Трибунала». С автоматом ли в руках, с пистолетом, он был не просто бойцом, он, убивая, словно карал саму Систему, которая ему противостояла. Владимир и сам понимал, что он не такой как Илья или Виктор, которым тоже пришлось пострелять, но которые на всю жизнь сохранили в себе веру в то, что защищали себя. Они начали защищая других, но им просто пришлось постоять и за себя.