Колька как со стороны видел, что после кросса по пересеченной местности не хватит им ни дыхалки, ни сил сдвинуть с места эту полуторатонную тушу, что вот-вот «Победа» превратится в гроб, набитый жуликами. Но не было времени сомневаться и думать.

И, заорав по-звериному, кто во что горазд, они втроем снова налегли на капот — и чудо, под этим двойным ударом «Победа» поддалась, перевалили через рельсы задние шины. А паровоз гудел уже совсем близко.

— Тикай! — взвизгнул Яшка, и ребята отвалили в сторону на другую сторону от переезда, кто кувырком, кто просто отпрыгнув козлом, а Пельмень почему-то улегся, закрыв голову руками, как при бомбежке. С ревом и яростным гудением несся по освобожденным путям состав, и что там было, по ту сторону, куда покатилась «Победа», не видать…

— Живы? — спросил Пельмень, отнимая руки от головы.

— Мы-то да, — промямлил Яшка, — а эти, в машине?

Колька сплюнул:

— А и пес с ними.

Пролетел поезд, тихо-тихо стало, как на кладбище.

Осторожно, точно из окопа, они поднялись — и никакой машины не увидели, только две фигуры маячили в тумане на той стороне переезда. Одна из них, свистнув, радостно отметила:

— А вот и вся гоп-компания. Живы?

— Сорокин, — зачем-то сообщил Колька и подтвердил, что да, живы.

— Тогда мухой сюда, помощь нужна, — позвал капитан.

— Мне тоже, — проворчал Пельмень, морщась, зажимая локоть, — твою ж… хорошо еще в ватнике. Болит, зараза. Гля, что там?

Рукав был в клочья, но при беглом осмотре крови не было видно.

«Победа» лежала кверху брюхом в кювете, беспомощно вращались колеса, потрескивали, остывая, металлические кости. Держа оружие наготове, Акимов спустился в яму, заглянул в одно окно, пробитое пулей, во второе, разбитое. Встав на коленки, пошарил в салоне и, достав наган, протянул Сорокину.

— Там? — приняв, спросил капитан.

Сергей подтвердил:

— Оба тут. Вроде шевелятся, живы. Только не вытащить, они наручничками друг к дружке прикованы, прям шерочка с машерочкой…

— Проказники.

— А вот, ловите, Сергей Палыч, — с готовностью отозвался Анчутка, кидая ему кожаную колбаску.

Акимов, поймав ключницу, открыв, отыскал нужную отмычку, полез обратно в салон.

И снова Яшке досталось по шее, теперь от Сорокина:

— Опять за свое?

— Ага, — ухмыльнулся он, — и чего?

— Если вовремя, то ничего, — признал капитан, — давайте уж, раз-два, взяли…

Совместными усилиями выволокли обоих, бесчувственных, но целых, уложили мордами вниз на дороге, сковав каждого отдельной парой наручников.

Сорокин, пожимая руки всем поочередно, признал:

— Выступили вы знатно, выношу благодарность. А теперь по домам. Николай, по дороге звякни ноль-два, добро?

Колька пообещал.

Дождавшись, пока ребята скроются из виду, Сорокин с удовольствием отвесил по шее и Акимову.

— Ну вот и смекай, недоопер, к чему привело твое прекраснодушие, — назидательно говорил он, пока лейтенант подбирал фуражку, — так бы, может, Шамонай уцелела, все одним трупом меньше, не говоря о всяко-прочем и некрасивом. Нечистое задержание со стрельбой на твоей совести.

— Так они ж сами.

— Цыц.

Акимов, все-таки желая что-то сказать, открыл рот. Но, повинуясь грубому жесту, изображенному начальством, закрыл послушно. Сорокин одобрил:

— Во, молодец. Дурак — что телок, облажался — стой смирно.

…С огромным удовольствием сдали обоих задержанных муровской команде и побрели обратно. У отделения Сорокин позвал к себе, извлек из сейфа две папки — одну, подписанную «Гладкова», и вторую, серую, помеченную «К.»:

— На́ вот обе, Верке отнеси. Ей интересно будет.

— Чего среди ночи-то… — проворчал Сергей.

— Не возражать. Выполнять, — приказал Николай Николаевич и уже по-человечески добавил:

— Иди, иди, ждет ведь.

— Не меня, — угрюмо упрямился Акимов.

— Дурак ты, — констатировал Сорокин, — иди, успокой даму. И вам обоим наука будет, на будущее: бумажки, они всегда нужны, и тот прав, у кого их больше.

Глава 25

Зыбкий, тревожный сон прервал мягкий удар в окно.

Оля, кутаясь в покрывало и ежась спросонья, глянула на часы: ух ты, всего-то полчетвертого ночи. И несмотря на то, что вдобавок к туману снова зарядил мокрый снег, уже было довольно светло. День не то что прибавился, но ночь стала по-весеннему светлее, и потому Колька, семафорящий под окном, был виден вполне отчетливо. Оля сделала знак: поднимайся, мол. Накинув пальто, тихо проскользнув мимо наконец забывшейся сном мамы, мимо кухни, на которой сонно хозяйничал сосед-метростроевец, вышла на лестницу.

Колька был тут как тут.

— Да погоди ты, отстань, — отстраняя его, сердито сказала она, — скажи толком, что стряслось?

— Ничего эдакого, — весело отозвался он, — взяли Максимыча, можешь спать спокойно.

Оля радостно взвизгнула и тотчас зажала рот ладонью:

— Да ну?! Ура, ура, ура! — И, тотчас сделав строгое лицо, предписала: — Так, а ну домой.

Быстро притянула к себе, поцеловала долго, сладко — и убежала.

Колька, чуть не посвистывая, попер вниз по темной лестнице. «Сегодня батя обещался приехать, — вспомнил он, — первой электричкой. Надо бы поспеть, а то нехорошо выйдет, спросит, где шлялся, а расскажи — не поверит». Все-таки как хорошо, когда на фоне обилия белых полос редкие черные теряются совершенно!

…Когда Оля кралась мимо, Вера Вячеславовна старательно делала вид, что почивает мирным сном, отвернувшись для надежности к стене. Вот когда дочка вернулась, повозилась, умащиваясь, и притихла, снова можно безбоязненно страдать далее, глядя сухими красными глазами в потолок, предаваясь самобичеванию.

В окно вдруг что-то мягко плюхнуло. Вера насторожилась, вскочила, подбежала на цыпочках к окну — и неслышно ахнула, прикрыв рот ладошкой. Сделала знак: поднимайся, мол. Накинув пальто, проскользнула мимо притихшей ненадолго кухни, открыла дверь.

Акимов маячил на ярко освещенной лестнице, выставив «гладковскую» папку, как пропуск, и сиял не менее новенькой лампочки под потолком.

— Спасибо, Сергей Павлович, — напряженно-вежливо поблагодарила она. И, чуть погодя, спросила: — Зайдете?

— И останусь, — решительно заявил Акимов.

* * *

Спустя полтора года Сорокин, ожидая приема в главке и изучая многотиражку, наткнулся на несколько сухих строк, внимание привлекли знакомые фамилии, идущие подряд. Из заметки явствовало, что трибуналом Московского военного округа вынесен обвинительный приговор за участие в контрреволюционной организации, подрыве государственной промышленности, антисоветской агитации и участии в контрреволюционной организации гражданину Кузнецову Максиму Максимовичу (расстрелян) и его соучастникам, в том числе Константинеру А.Б., Зарубко И.П., Турецкому А.Г.… (различные сроки, от пяти до двадцати пяти). Сорокин с детской настойчивостью читал и перечитывал это перечисление, но Яковлева так и не увидел.

— Кто б сомневался, — не сдержавшись, пробурчал он.

Секретарь удивленно подняла глаза:

— Простите, товарищ капитан?

Сорокин поспешил успокоить:

— Нет-нет, это я так, ворчу по-стариковски. Прошу прощения.

Сложив газету, вздохнул и продолжил ждать.

Примечания

1

Электросверлилка