– Митя, Аленка, – спросил, – он что, убил меня? Но мне совсем не больно, правда.

Сделал движение приподняться, застонал, взгляд стал потухать, остывать.

– Нет, это не Сильвио… – прошептал, и губы дрогнули в попытке улыбнуться…

* * *

Уржумов бежал к пристани. Его гнал страх. Это был панический страх, которого он в жизни никогда не испытывал. Он боялся, что эсминец ушел без него. Еще недавно с уверенностью думал, что с ним ничего подобного не случится, а теперь… Теперь он знал: судьба играет человеком. Он так хорошо все рассчитал, все продумал. Последние три года, когда все вокруг рушилось – Отечество, монархия, вера, семьи, жизни, состояния… – он обнаружил в себе особенные силы и способности. Он стал богатым! Он был богатым еще сегодня утром! Что же случилось, в чем он ошибся? Неужели в том, что связался с Кандауровым? А ведь, казалось, такой удачный ход! Когда в октябре восемнадцатого года он встретил Дмитрия на харьковской улице и спросил, не расследует ли господин Петрусенко какое-нибудь преступление в приватном порядке, клад из христоненковского тайника уже хранился у него. Однако Виктор понимал: освободившись из тюрьмы, Иван, конечно же, поедет в Настасьевку. И ничего не найдет. Что он сделает? Ясно – пойдет к своему покровителю Петрусенко. Это его тревожило, вот и спросил Дмитрия как бы ненароком. А потом подумал: взять бы Кандаурова в друзья-сообщники, обезопасить себя… Не в этом ли промах? Слишком уж близко подошел Дмитрий к нему, сумел разглядеть, разгадать…

На Торговой площади пришлось по-настоящему пробиваться сквозь толпу. Но отсюда он увидел стоящие на рейде корабли, среди них и свой «Беспокойный». От сердца отлегло, и Уржумов с удвоенной силой стал работать кулаками, локтями, плечами. Ближе к причалу толпа подхватила его, потащила. Он кричал, срывая голос, бил не глядя, стрелял в воздух… Пробился к трапу, размахивая пропуском. Трап качался, трещал, кренился, потому что по нему на борт поднимались не поодиночке, а той же толпой, только уже просеянной вооруженными солдатами.

На палубе были и штатские господа, но большинство – военные. С удивлением Уржумов увидел, что многие – в казачьей форме. «Донцы, – отметил с неприязнью. – Откуда?» Миноносец зарезервирован был лишь для добровольцев. Впрочем, такая неразбериха…

Перешагивая через вещи, а то и просто через людей, Виктор спустился к каютам, распахнул дверь в свою. Когда недели две назад он расквартировывался здесь, делил ее только с хозяином – морским офицером. Понимал – нынче все по-другому. В каюте расположились и о чем-то громко говорили четверо донцов: урядник, вахмистр и двое рядовых. Они заняли оба стула, койку, но Виктору это было все равно. Он сразу увидел свои чемоданы – все, и наконец-то успокоился.

– Твои? – кивнул на них вахмистр. – Ну ты, видать, выжига, подпоручик. Спекулировал?

В его голосе не было ни зависти, ни осуждения. Виктор не ответил, а донцы сдвинулись, предлагая ему сесть. Он помотал головой, опустился на какой-то ящик между чемоданами, откинулся спиной на переборку, закрыл глаза… «Теперь все будет хорошо, – думал он. – Надо забыть о том, чего не вернуть. Со мной целый клад – старинные иконы. Иван рассказывал: когда-то его отец устраивал в Санкт-Петербурге выставку, и желающих их купить было много. Иностранцы, кстати, тоже. За большие деньги… А кресты, а панагии с драгоценными камнями! Слава богу, не все в саквояж запихнул, да все бы и не поместилось! Так что есть с чего начать богатую жизнь в Европе, в Турции мне нечего делать, поеду в Италию или во Францию. А то и в Америку. Потом удвою и утрою капиталы, я смогу…»

Корабль вздрогнул, потом еще раз, началась легкая качка.

– Отчаливаем, – сказал кто-то из донцов. – Ну, с Богом! Пошли выйдем наверх.

Виктор перекрестился, встал. Ему тоже захотелось подняться на палубу, посмотреть. И вновь его поразило: сколько людей! Он протиснулся ближе к борту, увидел, как медленно отступает берег: пристань, бухта, город, страна… Ему не было жаль. Не щемило сердце, не застилали глаза слезы – так, кажется, описываются минуты прощания с Родиной в сентиментальных книжках для барышень. Ему-то как раз хотелось поскорее увидеть другие берега.

Корабль стал разворачиваться и вдруг накренился сильно – так, что некоторые люди не удержались на ногах. Раздался всеобщий вопль. На минуту показалось, что крен выправляется, но правая сторона опять пошла вниз. Виктор вцепился в подвернувшиеся тросы, боясь, что его просто собьют с ног. Но вот судно медленно выровнялось, застыло на месте. Из боевой рубки, усиленный рупором, раздался резкий командный голос:

– Господа офицеры, корабль переполнен и не может плыть. Если не хотите пойти ко дну, если хотите продолжить путь, все вещи – за борт! Это приказ!

На минуту утихшие крики разразились снова. Плач, ругань, просьбы, вопли. Но вот через перила за борт полетели тюки, сундуки, сумки, чемоданы… Уржумов, расталкивая и сбивая встречных, бросился к трапу, ведущему к каютам. И у самого его верха увидел донцов, тащивших его чемоданы. Его чемоданы!

– Стой! – закричал он, загораживая путь. – Куда? Нельзя!

– Такая тяжесть! – закричал урядник. – За борт их!

Один, а за ним и второй чемодан полетели в воду. Те самые, с иконами! Подбежав к перилам, Уржумов увидел, как ушли они на дно. С бешеным ревом обернувшись, он поднял «браунинг», выстрелил раз… Второго выстрела не прозвучало, кончились патроны. К ним бежали другие военные, а вахмистр, выхватив оружие, крикнул со злостью:

– Ах ты, собака! В своих стрелять! Мы на берегу коней родимых кинули, а ты из-за барахла…

И выстрелил. Виктор пошатнулся, сделал шаг назад и повис на перилах, уже не живой. Вахмистр подскочил, с натугой столкнул тело в воду, следом полетели другие чемоданы…

Как только Ермошин сделал круг над харьковским ипподромом и начал снижаться, к воротам, ведущим на беговое поле, стали сбегаться люди. Это было понятно: ипподром находился в черте города, недалеко от центра. Все кричали, размахивали руками, а после того, как Сергей, уже близко от земли, «помахал» крыльями, приветствия зазвучали еще громче. Кто-то узнал:

– Это же Ермошин! Сам Ермошин на своем самолете! На «Ерше»!

Машина уже коснулась колесами поля, замедляла ход. Публика толпилась у ограждения, не рискуя броситься к самолету, потому что, пересекая поле, к нему бежали трое красноармейцев. Они, видимо, слышали знаменитое имя летчика, потому что козырнули, остановившись. Сергей к этому времени уже спрыгнул с крыла, тоже козырнул и сказал громко, внушительно:

– Здесь, в самолете, раненый командир Красной армии, я вывез его из расположения деникинских частей. Помогите занести его в помещение, – кивнул на каменное здание администрации ипподрома. – Оттуда вызывайте карету «Скорой помощи». И организуйте охрану машины.

Пока Николая Кожевникова аккуратно снимали с самолета, несли через поле, Всеволод, быстро сбросив с себя теплое одеяние, кинулся к воротам… Когда еще в Новороссийске они ехали английским автомобилем к самолету, Саша рассказал ему, как в Харькове добраться к дому Петрусенко.