Одну из них как-то обнаружили ночью в полуразрушенном монастыре, за улицей Сен-Бенуа.

Другая незадолго до того совершила поездку в Пикардию, причем ни отец, ни мать не сопровождали ее, и злые языки утверждали, будто обратно в Париж эту девицу привез двоюродный брат, мушкетер.

Наконец, третью, по слухам, видели в фиакре в окрестностях Марли около часу ночи: она выходила из пресловутой гостиницы «Золотой телец».

Правда, ничто не указывало на то, что предполагаемая невеста Роже была одной из этих особ, но ничто также не указывало и на то, что она не могла быть одной из них. А потому шевалье все время пребывал в мучительной тревоге.

Тем временем он узнал, что в полном согласии с пожеланием, которое он выразил своему таинственному посетителю, судебное разбирательство было отложено ровно на неделю. Это недвусмысленно говорило как о доброй воле преследователей Роже, так и об их влиянии в судебном ведомстве.

На восьмой день после того, как шевалье отправил письмо домой, иначе говоря, за два дня до принятия судебного решения, он получил ответ из Ангилема.

Барон на сей раз не поскупился на бумагу и чернила: его послание занимало восемь страниц большого формата. Он сообщал Роже, что лично сам приехал бы в Париж, если бы полное отсутствие денег не удерживало его в родовом замке. Далее он сетовал на судьбу, поставившую его любимого сына перед необходимостью сделать роковой выбор, и прибавлял, что при сложившихся обстоятельствах тот волен поступить, сообразуясь с доводами рассудка или повинуясь голосу сердца; шевалье усмотрел в этих словах проявление высшей деликатности со стороны отца и потому, обливаясь горькими слезами, принял жестокое решение отказаться от Констанс и тем самым обеспечить покой и благосостояние родителей.

«Думайте прежде всего о себе, а не о нас, — писал барон в своем послании, которое могло бы послужить образцом бескорыстия. — Вы молоды, Роже, и Вам предстоит еще жить очень долго; не губите же свое будущее ради того, чтобы усладить последние годы нашей жизни. Ежели мы проиграем тяжбу, Ваша матушка и я будем разорены. Но какое это имеет значение! Мы привыкли к скромному существованию. К тому же у Вас достаточно сил и доброй воли, у Вас есть влиятельные друзья, Вы, конечно, получите какую-нибудь должность, и это позволит Вам облегчить наше положение и поддерживать нас до смерти, которая, увы, уже не за горами».

Роже не мог читать дальше; он вытер глаза и молча в знак уважения склонил голову.

Когда в назначенный день человек с бородавками вошел к нему в комнату, шевалье сказал:

— Сударь, я готов. Что должен я подписать?

— Вот эту бумагу, — отвечал таинственный посланник. Он достал из кармана исписанный лист и расправил его.

— Превосходно, — сказал Роже.

И, не читая, подписал протянутую бумагу.

— Ей-Богу, милостивый государь, вы настоящий дворянин! — воскликнул человек с бородавками. — Вы долго колебались, прежде чем решиться, но зато теперь, когда решение принято, ведете себя как истинный вельможа. И вам не придется раскаиваться в своей царственной небрежности. Читайте!

Охваченный ужасной тревогой, шевалье начал читать, с трепетом ожидая, что он вот-вот увидит имя одной из трех ужасных девиц; но, по счастью, имя невесты было ему совсем незнакомо.

Бумага заключала в себе брачное обязательство; в согласии с ним высокоблагородный и высокочтимый шевалье Роже Танкред д'Ангилем после того, как он выиграет тяжбу против пасынка покойного виконта де Бузнуа, некоего Афгано, должен был жениться на мадемуазель Кристине Сильвандир Буто, единственной дочери метра Жана Амадея Буто, советника и докладчика Большой палаты королевского суда; к бумаге была приложена расписка в том, что шевалье д'Ангилем получил сто тысяч экю в качестве приданого вышеозначенной Кристины Сильвандир Буто.

Метр Жан Амадей Буто был тем самым суровым советником и докладчиком суда, который не пожелал принять ни д'Ангилема, ни Афгано; у него не оказалось ни кошки, которой можно преподнести дорогое кольцо, ни обезьяны, на чье имя можно было составить дарственную, ни попугая, для которого можно было учредить пожизненную ренту. Зато у него нашлась дочь на выданье.

— А что, она очень уродлива, сударь? — с тревогой спросил Роже.

— Мне запрещено отвечать на любые ваши вопросы, господин д'Ангилем. Займитесь-ка лучше своим нарядом, и мы вместе отправимся во Дворец правосудия, дабы присутствовать на судебном заседании: решение должно быть вынесено через два часа; а затем я буду иметь честь проводить вас к господину Буто, вашему будущему тестю.

— Это еще зачем? — испуганно воскликнул Роже, даже не замечая неуместности такого вопроса.

— Прежде всего, чтобы вы могли выразить ему свою признательность, ибо отныне вы будете располагать таким пустяком, как полтора миллиона ливров, а затем для того, чтобы вы могли приветствовать свою нареченную.

У шевалье подкосились ноги.

«Зато отец мой будет спасен, а матушка спокойно проживет до самой смерти в Ангилеме», — прошептал он, без сил опускаясь в кресло.

— Полноте, полноте, — посоветовал человек с бородавками, — вижу, вам надобно побыть в одиночестве и немного прийти в себя. Я, пожалуй, сам отправлюсь во Дворец правосудия, а вы приедете туда позднее.

И человек с бородавками вышел из комнаты, на сей раз с весьма непринужденным видом. От Роже не укрылась перемена в его поведении.

«Оно и понятно, — проговорил он вполголоса. — Теперь-то он уверен в успехе своего дела, ведь я собственноручно подписал себе приговор».

Потом, как ему посоветовал посланец метра Буто, шевалье занялся своим туалетом.

На душе у д'Ангилема скребли кошки; он заранее ненавидел женщину, которую ему предстояло вскоре увидеть, и все же в угоду мужскому самолюбию хотел, чтобы после первой встречи у нее не осталось дурного впечатления от его наряда и наружности.

Шевалье надел богато расшитый камзол из белого атласа, а поверх него украшенный золотыми шнурами черный бархатный кафтан; затем он послал слугу за маркизом де Крете, и тот вскоре появился в своем самом великолепном экипаже.

За его каретой следовали кареты д'Эрбиньи, де Шастелю и де Кло-Рено. Мадемуазель Пуссет ехала за этим кортежем в наемном экипаже.

Маркиз де Кретте поднялся в комнату шевалье д'Ангилема.

Едва завидев своего друга, Роже протянул к нему руки и горестно воскликнул:

— Увы! Увы! Увы!

— Как видно, жертвоприношение совершено? — спросил маркиз.

— Совершенно и безвозвратно, — отвечал Роже. — Я подписал эту окаянную бумагу. Бедная Констанс!

— А есть ли… какие-либо новые сведения о невесте? — спросил Кретте, немного помедлив.

— Ее зовут Сильвандир.