— И что случилось?

— Почти ничего. Мы же были детьми.

— Ты ее целовал? — Коттен игриво подняла брови.

— А Робби Уайту нравилось сидеть на дереве? Они рассмеялись, потом Коттен спросила:

— Вы общаетесь?

— Нет. Она превратилась в светлячка и исчезла.

— А когда вырос? Влюблялся?

Джон откинулся на спинку кресла и посмотрел на нее через стол, потягивая вино.

— Что?

Он покачал головой и встал.

— Предлагаю распить еще бутылочку и все убрать.

* * *

Ветер ревел в горах и раскачивал хижину. Та стонала под натиском, но стояла крепко.

Вымыв посуду, Коттен и Джон вновь наполнили чашки и перебрались на диван к камину. Они долго сидели в тишине и смотрели, как языки пламени лижут воздух и в трубу летят искорки.

— Вот бы запереться от мира и остаться так навсегда.

Она сидела вполоборота к Джону, поджав ногу.

— Ты же знаешь, что это невозможно.

— А почему нет? Ненавижу постоянно бояться, думать о смерти Ванессы, смерти Торнтона… Ненавижу эту сумятицу чувств.

— Не позволяй им захватить тебя. Ты не одна. Я здесь, с тобой.

Коттен поставила чашку на пол. Как же объяснить, что ее гложет?

— Посмотри на меня, Джон. Внимательно посмотри. Кто-то убил мою лучшую подругу и хочет убить меня. Они прикончили Торнтона. Я даже не знаю, почему. И все повторяют, что я единственная. Единственная в чем? Я понятия не имею, что это значит. Я должна не дать солнцу подняться? — Она взглянула на огонь, потом снова на Джона. — Что за безумную жизнь я себе устроила? Все повторяется. Я хочу того, что не могу получить, и все, к чему я прикасаюсь, превращается в дерьмо… или умирает.

— Ты не виновата в этих смертях. Я знаю, тебе сейчас сложно. Не вини себя.

Она посмотрела в его темно-синие глаза.

— Я втянула тебя в этот кошмар, и боюсь, что ты тоже умрешь.

Джон взял ее за руки.

Коттен засмеялась сквозь слезы.

— А в довершение всего я стараюсь не влюбиться в тебя — Она тут же пожалела о своих словах. — Черт, извини, Джон. Зря я это сказала.

Его теплые ладони сжимали ее руки.

— Коттен… У тебя перемешались все чувства. Ты в опасности, тебе страшно, и поэтому ты стала такой чувствительной. Мы вместе пережили странные события, между нами образовалась связь, своеобразная любовь, но не такая, о какой ты думаешь.

Она опустила голову.

— Извини. Я поставила тебя в неловкое положение. — Она с минуту помолчала. — Чувствую себя дурой. Слишком много выпила. Я не должна была так говорить. В голове полный бардак. Господи, извини, Джон.

— Не за что извиняться, и бардак тут ни при чем, просто ты запуталась. Ты удивительный человек, ты славная, искренняя. Ты когда-нибудь думала, что если влюбляешься в человека, с которым не можешь быть вместе, это защита от выбора между браком и карьерой?

Коттен вздохнула. Ей вспомнилась мать. Она представила, как мама стоит у раковины на кухне, как невыразительно, бесстрастно, долго смотрит в окно. Лицо ее избороздили глубокие морщины, кожа загрубела, но не от солнца, а от бесцельности и безрадостности жизни. И в глазах нет искры, из них исчезло ожидание чуда. Иногда Коттен это снилось, и, словно акварель под дождем, картинка менялась и плыла, и она видела, как сама старится точно так же. В такие моменты Коттен резко просыпалась и обещала себе работать еще больше, тянуться, чтобы в один прекрасный день не оказаться загнанной, как ее мать.

И не останется тринадцати капель.

Джон взял ее за подбородок.

— Не будь я священником… то влюбился бы именно в тебя. Ты — та, с которой я бы прожил всю жизнь.

Коттен не могла отвести от него взгляд.

— Не надо меня утешать. Я знаю, что заигралась и все на придумывала.

— Я сказал то, что думаю. Я говорю правду, рассказываю, что чувствую.

— Ты всегда такой… решительный, такой надежный. Ты видишь вещи как они есть. Жаль, что я не такая.

— Помнишь, я говорил тебе, что взял отпуск, потому что не знаю, что должен делать? Моя жизнь не определилась. Ты знаешь, чего хочешь, Коттен. Понимаешь, какое это благословение?

Джон был прав в одном — она отчаянно хотела сделать карьеру, жить не так, как мама. Но она всегда умудрялась желать того, чего не могла получить — по крайней мере в том, что касалось мужчин.

— Когда встретится хороший человек, тебе не придется выбирать или жертвовать одним ради другого. Ты поймешь, как все совместить. — Он отвел волосы с ее лица. — И он будет самым счастливым на свете.

Коттен погладила его по щеке.

— И все-таки жаль, что ты священник… — прошептала она.

Тьма плотно окутала горы, снежная пыль рассеялась.

Коттен вышла из ванной, завернувшись в длинное белое махровое полотенце, которое они купили в городе. Мокрые волосы рассыпались по плечам.

— Привет, — сказала она, увидев, что Джон зажигает свечу на столике у зеркала. По спальне разлился тонкий аромат ягод шелковицы. Коттен заметила, что на полу расставлено множество горящих свечей. — А где ты?..

— Мы всегда их зажигаем, когда летом открываем дом, — сказал Джон. — После зимы пахнет затхлостью.

— Вкусно пахнет — так и хочется выпить весь воздух.

— Я решил, что это поможет тебе расслабиться. Упражняюсь в новомодной ароматерапии.

Она обхватила себя руками.

— Спасибо тебе за все.

— Я в соседней комнате. Если тебе что-то понадобится…

Коттен взяла золотой крестик, висящий у него на шее, и вложила в его ладонь.

— Ты тоже научишься совмещать. Мы оба сумеем.

Когда свет погас и слышалось лишь дыхание ветра, она лежала без сна и думала. Джон, наверное, прав, и она действительно запуталась в своих чувствах, но все равно что-то не давало покоя, мучило. С Джоном не нужно притворяться, не нужно играть. Рядом с ним она была собой, такой свободной, какой уже давно не могла себе позволить. Она открыла дверь в сердце, запертую со дня смерти папы.

* * *

Сон был беспокойный. Ей приснилась Ванесса, потом Торнтон и Гэбриэл Арчер — все в дымке, более плотной, чем туман, как матовое стекло. Затем она увидела отца — он опустился на колено, протянул руку, умолял прийти к нему. Он говорил, но слова звучали как далекие раскаты грома. Коттен двинулась к нему — не пошла, а скорее поплыла. Нем ближе она подходила, тем глубже он тонул в тумане.

Неожиданно сквозь дымку послышался голос. Она распахнула глаза, все еще не проснувшись.