И почувствовал… страх.

Он, с присущей ему заносчивостью, клялся ей, что она впредь никогда не захочет покидать его постель, хотя почти два столетия соблюдал целибат.

Готовясь к решительному моменту, он вдруг вспомнил о пластыре. Нащупав его на ее руке, произнес непринужденно:

– Давай снимем это.

– Зачем? – спросила она, задыхаясь.

– Нет смысла носить его. У тебя не будет других мужчин, кроме меня. А от меня ни одна женщина не может забеременеть, кроме той, что мне предназначена. Так что если произойдет зачатие, то мы точно будем знать, что ты моя.

Мари под ним застыла и оттолкнула его руку.

– Я не хочу беременеть.

У него сердце екнуло. Нет, конечно. Ничто не изменилось. Он повернулся на бок.

– Мне всего двадцать три. Это слишком рано!

– Но ты не против… в принципе, правда? – осторожно уточнил он.

– Естественно, но не сейчас, – ответила она, и он испытал огромное облегчение. – Где-нибудь в возрасте тридцати – сорока. Вот такой у меня план. Хотя я знаю, что не похожа на женщину, способную что-либо планировать.

– И какое значение имеют эти десять лет?

– Мне многое еще предстоит наладить и отрегулировать в этой жизни. Свои силы, свое место в «Доме». А пока я не в состоянии позаботиться о себе, не то, что о других.

– Я буду о тебе заботиться. Всегда. – Он взял в ладони ее лицо. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Постой… – Она замерла. – Вот, оказывается, в чем дело? Чтобы ты мог убедиться? – Его глаза расширились, в то время как глаза Мари наполнились слезами. – Все это обольщение. Твои ухаживания вчера, сегодня. Только для того, чтобы ты мог наверняка узнать, твоя я или не твоя пара?

– А другой причины, ты полагаешь, у меня быть не может?

Он поднес ее руку к своему пульсирующему паху, но она ее отдернула.

– Все остальное не столь важно, как это твое черное и белое. Сегодня ты сказал, что выбрал меня. Тогда к чему этот дурацкий тест? – Она села, опустив подол рубахи. – А я отвечу тебе. Потому что ты все еще допускаешь мысль, что я не пройду его. Ты пытаешься убедить меня поставить на тебя все, признать своим, но сам этого не делаешь! – Мари смахнула тыльной стороной ладони выкатившуюся на щеку слезу. – Вскоре я стану бессмертной, а значит, неуязвимой для большинства травм, и все же ты не можешь дождаться моего «обращения»? В самом деле, Макрив, смертная, рождающая на свет почти двухметрового оборотня? К тому же у оборотней почти всегда рождаются двойни и тройни, разве нет? Полагаешь, я выдержу такие роды?

– Черт, я об этом не думал.

Как Лахлан всегда говорил: «Ах, Бау, на сей раз ты опростоволосился».

– Ты никогда не размышлял на эту тему?

– Марикета, я продукт своего времени. Большую часть моей жизни мужчины и женщины хотели иметь наследников и делали все, чтобы они были. А поскольку ты не похожа на смертную ни внешне, ни поведением, каждое проявление твоей силы заставляет меня забывать, что ты все еще уязвима. Я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Потому что будет больно тебе! – воскликнула она. – Все считают тебя таким бескорыстным в своей любви к мертвой подруге. Но правда в том, что ты самый эгоистичный мужчина из всех, кого я знала. Ты тоскуешь по своей подруге, потому что не хочешь чувствовать пустоту и свою вину в ее смерти. А не из любви к ней.

– Ты далеко заходишь, Марикета, – сказал он, хотя ее замечание попало в цель, потому что где-то в глубине души он начал задаваться вопросом: на самом ли деле любил Марию?

С ведьмой он провел всего несколько дней. Перевешивало ли то, что он испытывал к ней, его чувства к Марии?

– Не думаю. Инцидент с гробницей не был случайностью. Ты действительно жестокий ублюдок. Прочь от меня!

– Марикета…

– Убирайся. – Она потянулась за зеркалом. – Или я сама уберу тебя.

– О, нет, нет, только не это. Не делай этого.

Будь он проклят, если будет сидеть и смотреть, как она шепчется с зеркалом, не разбирая ни слова.

– В чем привлекательность этой чертовщины?

Его желание лишить ее той единственной силы, которой она могла управлять, разъярила Мари почти в такой же степени, как его желание, чтобы она забеременела.

Она чувствовала, что находится на пороге чего-то великого в плане своей магии. Отражение учило ее. Каждый раз, когда колдовала, Мари обретала все больше контроля над своей силой. Еще она подозревала, что с каждым укусом яблока становится физически сильнее.

– Привлекательность? Хочу спросить отражение, в порядке ли остальные, потому что по какой-то причине испытываю недоверие ко всему, что ты говоришь.

Он скрестил на груди руки.

– Только не рядом со мной.

– Тогда тебе лучше убраться отсюда побыстрее.

– Думаешь, я не уйду? – Он вскочил на ноги. Натянул джинсы и обулся. – Мне следовало бы бросить тебя здесь, чтобы поняла, что не можешь без меня обходиться.

– Давай! Чего ждешь? Перо тебе в задницу!

– Вот и отлично!

– Отлично, – передразнила она.

Наставив на нее указательный палец, он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но не сказал.

– Не стану на это смотреть, – буркнул сквозь зубы и исчез с ее глаз.

Оставшись одна, Мари лежала, размышляя над тем, что произошло; Она ждала, что они всю ночь будут заниматься любовью, потому что он так сильно хотел ее. А не потому, что хотел сделать ей ребенка. Или попытаться сделать. Макрив должен был провести этот маленький тест, потому что по какой-то причине не мог смотреть на нее, слышать ее голос и находиться рядом и знать, что она – его.

Интересно, что стоит человеку сказать Мари: «Я выбираю тебя»?

Она подумала, что грохнется в обморок от шока, если кто-то, познакомившись с ней, скажет, опираясь лишь на ее личные достоинства, а не на что-то иное: «Спору нет, ты предназначена для меня».

И что бы Макрив сделал, если бы после нескольких попыток она бы не забеременела?

«Бросил бы меня, вот что».

Эта мысль была особенно болезненной, потому что теперь, когда она думала о своем будущем в Новом Орлеане, за пределами этого мира джунглей, она продолжала видеть в нем его.

Мари смахнула со щеки еще одну слезу. Что же было в ней такого, что делало ее столь… легко заменимой?

Иногда Бауэн мог мгновенно определить, что воспоминания о том или ином событии будут такими же ясными и четкими через тысячу лет, как и в тот день, когда оно произошло.

Вернувшись к месту ночевки после изнурительного кросса по лесу, он знал, что сцена перед ним никогда не сотрется из его памяти и останется с ним на всю его бессмертную жизнь.