Контр-адмирал Ларионов покачал головой.

— Нет, товарищ Сталин, в свое время немцы построили Кильский канал с большим запасом. Техническая возможность вывести авианосец в Северное море в обход Датских проливов у нас имеется, вопрос только в том, есть ли в этом политическая и стратегическая целесообразность.

Сталин задумчиво постучал мундштуком папиросы по столу.

— Товарищ Ларионов, пока ваша эскадра на Балтике, она гарантирует нам приличное поведение со стороны наших германских партнеров. Мы, конечно, понимаем, что для обеспечения прорывающейся эскадры понадобятся, если можно так выразиться, корабли-поводыри, оборудованные вашими радарами. Используйте в этом качестве один или оба ваших учебных корабля.

Потом председатель Совнаркома внимательно посмотрел на академика Крылова:

— Ваша задача, уважаемый Алексей Николаевич, завтра же встретиться с адмиралами и определиться с тем, что необходимо переделать в уже готовых и строящихся кораблях. Особенно же советую прислушаться к мнению товарища Ларионова. Советской России больше не нужны корабли, устаревающие еще до окончания постройки. Например, мы все прекрасно понимаем, что двадцатый век — это век авиации, и в то же время в ваших новых кораблях уделяется совершенно недостаточное внимание зенитному вооружению. Подумайте об этом на досуге, товарищ Крылов, а сейчас идите. Товарищи Бобров и Красин тоже могут быть свободны. Товарищей же адмиралов пока попросим остаться. С ними у нас будет отдельный разговор.

— Товарищ Бахирев, — сказал Сталин, когда кораблестроители и Красин покинули помещение, — хотел бы знать ваше мнение по поводу того, какие именно корабли необходимо передать на Северный флот. Вы ответите сейчас, или вам необходимо время подумать? Учтите, скорее всего вам этим флотом придется командовать.

— Никак нет, госп… то есть товарищ Сталин, — ответил Бахирев, — с переводом линкоров в Мурман вы, похоже, уже решили. А сие значит, четыре линейных корабля в эскадре уже есть. К ним можно добавить и «Андрея Первозванного» с «Республикой» — это который бывший «Павел Первый». Отряд крейсеров может состоять из трех броненосных и двух бронепалубных крейсеров: «Рюрик-два», «Адмирал Макаров», «Баян-два», «Богатырь» и «Олег». С учетом уже базирующихся в Мурмане «Аскольда», «Чесмы» и «Моонзунда», мы будем иметь в Баренцевом море флот в составе шести относительно новых линейных кораблей, двух старых броненосцев, трех броненосных и трех бронепалубных крейсеров. Что же касается эскадренных миноносцев, которых должно быть от восьми до двенадцати единиц, а также вспомогательных кораблей, то их список будет представлен вам несколько позже. Дня через три. На этом у меня пока все.

Председатель Совнаркома вопросительно посмотрел на адмирала Ларионова. Тот отрицательно качнул головой.

— Очень хорошо, — сказал Сталин, — тогда будем считать, что на сегодня это всё. Жду вас обоих ровно через трое суток с конкретным планом проведения операции. До свидания, товарищи.

29 (16) ноября 1917 года, утро.

Токийский залив. АПЛ «Северодвинск».

Колчак Александр Васильевич, адмирал, бывший командующий Черноморским флотом.

Я понемногу приходил в себя. Отчаянно болела и кружилась голова, во рту пересохло. Стучащие в висках молоты старались в черепной коробке снести все перегородки. Во всем теле было такое ощущение, словно я побывал в руках у опытной прачки, но та, по нерадивости, не закончила стирку и, слегка отжав, шмякнула меня снова в корыто. Ощущение было знакомым — какой русский моряк хотя бы раз в жизни не надирался до положения риз! Адмиралу сие, конечно, неприлично, но как говорится, адмиралами не рождаются, а в бесшабашно отважной лейтенантской молодости со мной случалось и не такое.

«Черт возьми, — подумал я, с трудом открывая глаза, — и как я так мог набраться?»

Помещение, в котором я очнулся на узкой жесткой койке, походило на выкрашенный светло-серой масляной краской металлический пенал. Тусклая дежурная лампочка над дверью освещала помещение мертвенным синеватым светом. Попытка оторвать голову от плоской, как блин, подушки, отозвалась во всем теле приступом злой пульсирующей боли.

Прикрыв глаза, я начал вспоминать… Днем зашел в английское консульство узнать, как обстоят дела с моим прошением о переходе на британскую службу. Потом… Потом ко мне прицепился этот американский репортеришка Айвен, прилипчивый, как банный лист. Ну, и задел американец чувствительную струнку в моей душе.

Тщеславен я бываю, надо сказать, без всякой меры. А ведь мне было, о чем рассказать и чем похвастать. Другому человеку моих приключений и на три жизни могло бы хватить. Ну, зашли мы потом в один из многочисленных в Иокогаме европейских ресторанов. В какой? А бог его знает, сейчас и не упомнить. Не на улице же, на пронизывающем холодном ветру разговаривать двум уважаемым людям. Тем более что время было обеденное. А там в отдельном кабинете русская водочка под холодные закуски, потом крепкий английский джин, выдержанное испанское вино и душистый французский коньяк…

Короче, поговорили, что называется, от души. Еще бы не поговорить — такая ведь карьера, как у меня, не у каждого — за десять лет от лейтенантских погон — в полные адмиралы. Блестящий минный офицер и флотоводец, фактически закупоривший турецкий флот в Босфоре и укротивший зловредного «Гебена». А в мирное время — полярный мореплаватель, чьим именем называли острова и чьим трудам аплодировали маститые академики на заседаниях Русского Географического общества…

Поговорили мы с американцем о кампаниях четырнадцатого-пятнадцатого годов на Балтике, о Черноморском флоте и о несостоявшейся по причине Февральской революции Босфорской операции.

Помянули и о полярной экспедиции барона Толля, о важности Северного морского пути для русских просторов, после чего наш разговор перекинулся на оборону Порт-Артура, участником которой я был, тогда еще тридцатилетний лейтенант. Я все больше рассказывал, а чтобы лучше работала память, мистер Айвен подливал мне спиртное, рюмочку за рюмочкой. Не родился еще на свете тот янки, который мог бы споить вусмерть русского морского офицера. Беседа все шла и шла, американец все строчил и строчил карандашиком в своем блокноте. Наверное, умаялся, бедный.

Пьяным себя я не чувствовал и потому очень удивился, ощутив неожиданную слабость, когда попытался встать из-за стола после завершения банкета. Прихватило меня так, что, покачнувшись, я чуть не упал и был вынужден опереться на крепкую руку нового знакомого. Потом были темнота и беспамятство. В памяти зиял чернотой провал. Как ни старался я что-то вспомнить, так ничегошеньки и не вспомнил. Сплошной мрак.

Я прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Получается, что я, полный адмирал, набрался с этим американцем так, что прихожу в себя незнамо где, а скорее всего, в японском околотке. Хотя…

Проведя почти полжизни на палубах кораблей, я мог поклясться в том, что этот самый «околоток» находится отнюдь не на твердой земле. Я всем телом ощущал вибрацию работающих где-то в глубине механизмов. Правда, при этом совершенно не ощущалось качки, ни бортовой, ни килевой. Но это еще ничего не значило. Ведь корабль мог быть пришвартован у стенки или лежать в дрейфе при штилевой погоде…