Данила подошел к незашторенному окну, за которым не было ничего, кроме слепой декабрьской пустоты, и закурил. Что-то не складывалось. Услышанные слова не могли быть написаны ею, поскольку речь шла о «твоей молодой жизни». И внезапно дикая мысль пронзила его: а не смеется ли над ним эта якобы простая девочка? Что, если она вовсе не то, за что выдает себя, что, если она гениальная актриса, продвинутая филологиня, философиня, которой захотелось по каким-либо причинам поиграть в такую пряную игру? И тогда, надо отдать ей должное, она справляется со своей ролью гениально. Но тогда можно ни о чем больше не заботиться, а просто пойти ей навстречу, с циничным любопытством наблюдая, до какой черты она дойдет и на чем сломается. В последнем Данила был уверен: вряд ли она сможет переиграть его, так давно играющего не только чужими, но и своей жизнью.

Наш давний спор незавершенный

Должны мы кончить, дорогая…[142]

Ах, если бы… Но тогда зачем такая ошибка на еще далеко не законченном пути? Или это его ошибка? Он незаметно посмотрел назад. Девушка лежала распластанная, мертвая, жалкий слепок с роскошного, узкого в лифе фаевого платья. Конечно, физиологию сыграть можно, но только на сцене, а не под живыми руками. Нет, мой дорогой, живи дальше и на чудо не надейся.

Он наклонился над мокрыми простынями.

– Поля, Полина! – позвал он, только сейчас в первый раз сообразив, что ведь Полина по-русски совсем не Аполлинария, а Прасковья[143].

– Ты прости, я все сомневаюсь в тебе.

– В чем? – подняла она воистину непонимающие, потемневшие, помутневшее глаза.

– Где письма? – потребовал, почти не соображая что делает, Данила, черными упавшими волосами загородив от нее весь мир.

– Я не понимаю, за что ты мучаешь меня, в чем-то подозреваешь, рассчитываешь, подстраиваешь. Я живу как слепая, я не знаю теперь даже своего настоящего имени. Что это за имя, что за дома, и почему все вокруг, твой Наинский, тетка-собачница, даже сумасшедший старик на улице, бомж какой-то, все что-то знают про меня, знают и молчат, молчат? Оно что, это имя, проклято? Проклято, да? Скажи! Как я попала в этот бред?

– Постой, – пришел в себя Дах. – Какая тетка, какой старик? Ты что, ходишь по улицам и у всех спрашиваешь?..

– Да. Если б так было можно, – устало всхлипнула девушка и вдруг порывисто прижалась всем своим белесым телом к Даниле. – Спаси меня, только ты можешь это сделать, я схожу с ума, я люблю тебя, мне ничего не надо, ты необыкновенный, несчастный, гордый…

И сердце Данилы не выдержало.

– Хорошо, – поспешно остановил он поток слов, после каких, как правило, у женщин начинается истерика. – Я сейчас тебе все расскажу, только успокойся. – Он накинул на нее первую попавшуюся под руку тряпку и усадил к себе на колени.

– Ну сама подумай, зачем мне было тебе все это говорить с самого начала, – начал он издалека, лихорадочно придумывая что-нибудь подходящее и правдоподобное. – Да я и сейчас толком не знаю, нужно ли тебе все рассказывать. Видишь ли, Аполлинария – имя несколько… неприличное, но, конечно, не само по себе, с греческого его можно перевести как «убийственная», от «аполлюо» – губить, – Дах напряг память, вороша свои скудные познания в греческом, – а по неудачному выверту судьбы, то есть литературы… В общем, в Средние века, когда только начали зарождаться светские произведения – а начали их писать, тем не менее, монахи, – был один такой флорентийский монах Рауль… Розендаль-и-Корневон. И он, трудно себе представить это в тринадцатом веке, сочинил пренепристойнейшую повесть, в которой изобразил одну христианскую святую в виде распутной девки и описал ее неприличные приключения. К несчастью, он решил назвать свою героиню Аполлинарией. – Девушка молча слушала, никак не выражая удивления. – Разумеется, мало кто вообще слышал об этом авторе, не то что читал. Все это литература для специалистов…

– А ты… специалист?

– Когда-то я учился на филологическом. Так вот, так было до последнего времени. Но с тех пор, как наши издатели потащили в народ всю гадость, которую только можно выкопать, выплыла и эта книжонка наряду с Аретино и де Садом – и теперь каждый осел может ее прочесть. Так что я не удивляюсь ни теткам, ни бомжам, не говоря уже о Борисе, который всегда был падок на подобные штучки. И за разговоры с тобой об этом он еще свое получит. Вот так.

Апа устало прикрыла глаза.

– И поэтому ты тогда пошел за мной?

– Я не сумасшедший. Просто ты мне понравилась. А вообще, ты лучше никому больше не представляйся своим полным именем, ладно? – на всякий случай обезопасил себя Данила.

– А что означают все эти дома?

– О домах мы с тобой вместе посмотрим в книжке.

– Я не о том. Почему мне мерещатся всякие странности? Этот голос, говорящий чужие слова?

– Это от перенапряжения. Ты попала совершенно в другую среду, творческие усилия – конечно, на неокрепшее сознание они действуют непредсказуемо. Месяц отдыха, витамины, прогулки на воздухе – и все пройдет. Не бойся.

Девушка незаметно начала засыпать у него на руках.

– Ну все, завтра рано вставать.

Он положил ее на тахту и ушел в кухню.

Пусть, если захочет, ищет фантастического Корневона, а Наинскому надо позвонить и выяснить их разговор поподробнее. С Наинскимто просто, а вот что там за собачница такая, да еще и старик? Сумасшедший?.. По многолетнему опыту Дах знал, что во время поисков не следует пренебрегать никакими мелочами, даже кажущимися нелепыми и нестоящими на первый взгляд.

Несколько лет назад он вышел на шпагу шестнадцатого века, совершенно случайно, всего лишь услышав разговор двух парней в метро. А придурковатые бомжи знают порой гораздо больше, чем кажется многим из нас. К тому же бомж, которому знакомо имя Аполлинария, явно из бывших, или, как расшифровывали в Совке, «бич» – бывший интеллигентный человек. И собачница – о, это многочисленное племя имеет самые невероятные знакомства и связи. Конечно, найти обоих теперь дело почти немыслимое, но со стариком проще, нужно только подробней расспросить девочку о нем.

В том взвинченном состоянии, в котором находился сейчас Данила, спать было немыслимо. Он вернулся в комнату и довольно грубо разбудил Апу.

– Ничего страшного, только скажи мне, где ты встретилась со стариком, который тебе ничего не сказал?

– Я… не помню. Кажется, я шла в сторону… ну, где-то там, где мы в первый раз ели с тобой в украинском ресторане… А зачем ты спрашиваешь?

– Это тебя не касается. Вспомни еще что-нибудь.