Осенью 1991 года в издательстве Университета Миннесоты вышла книга Вайолет "Тело под замком: Современные представления о теле и психозы, связанные с питанием. Опыт исследования". Читая, я невольно возвращался мыслями к исчезнувшим пончькам и сожженной коробке. Книга начиналась с простых вопросов: почему сегодня тысячи девушек в Америке и Западной Европе добровольно морят себя голодом? Почему так много тех, кто предается бесконтрольному обжорству, а потом вызывает у себя рвоту? Почему неуклонно растет число людей, страдающих ожирением? Почему эти заболевания, раньше довольно редкие, сегодня грозят захлестнуть мир?

"Еда, — писала Вайолет, — может быть источником наслаждения и мук, это и благо и зло. Сто лет назад средоточием социальных психозов была истерия. Сегодня это еда. Еда и все с ней связанное находится в центре культурных потрясений, так или иначе влияющих на поведение и сознание здоровых людей, не подверженных психическим расстройствам. Вспомните фанатичное беганье по утрам, чрезвычайную популярность фитнес-центров и магазинов здорового питания. А все эти массажи разной степени глубины, витаминные терапии, очищающие клизмы, центры похудания, культуризм? А пластическая хирургия? А крестовые походы против сахара и табака, панический ужас перед загрязнением и многое другое — зачем все это? Только чтобы доказать, что наше тело чрезвычайно уязвимо, что оно ежесекундно подвергается многочисленным угрозам, противостоять которым становится все труднее и труднее".

Чтобы аргументированно изложить свою позицию, Вайолет понадобилось без малого четыреста страниц. Первая глава знакомила читателя с историей вопроса, кратко касаясь эллинов и олимпийских богов, служивших воплощением телесного совершенства. Потом Вайолет более подробно останавливалась на средневековом христианстве с его святыми и великомучениками, культом физического страдания и явлениями еще более массовго характера, такими, как голод и мор. Затем речь шла о неоклассических телах Ренессанса, о Реформации, стремившейся во что бы то ни стало смирить материнскую плоть Пресвятой Девы. Далее буквально в двух словах говорилось о медицинских рисунках восемнадцатого века, об эпохе Просвещения, пробудившей повышенный интерес к анатомическим вскрытиям, и, в конце концов, о балаганных артистах, голодающих на публике, и о пациентках доктора Лазега, врача, впервые употребившего при описании заболевания термин "анорексия". Перейдя к событиям девятнадцатого и двадцатого веков, Вайолет упоминала о причудах лорда Байрона, который то постился, то кутил напропалую, об упрямом стремлении Джеймса Барри, автора "Питера Пэна", к самоограничению в еде, что, возможно, и вызвало у него задержку роста, а также о некой Эллен Уэст, молоденькой альтруистке, уморившей себя голодом в 1930 году, когда об анорексии еще никто и слыхом не слыхивал. История ее болезни была описана Бинсвангером.

По мнению Вайолет, человеческое тело — это в равной степени и плоть, и наши представления о ней, а посему и всеобщее помешательство на худобе вряд ли можно объяснить одной только модой. Сама по себе мода представляет собой лишь отражение широкого социально-культурного контекста. В век, когда ядерная угроза, биологическая война и СПИД стали реальностью, идеальное тело неизбежно должно было превратиться в броню — крепкую, сверкающую, неуязвимую. В качестве доказательства Вайолет привела подборку цитат из видеокурсов по фитнесу, а также рекламы соответствующих программ и тренажеров, обещавших своим клиентам "стальные ягодицы" и "пуленепробиваемый брюшной пресс". Святая Екатерина истязала себя голодом во имя Господа, и это был бунт против власти церкви. В конце двадцатого века девочки голодают во имя самих себя, но теперь это бунт против родителей и огромного враждебного мира. Крайняя истощенность поднимает тебя над толпой, показывая, что ты выше заурядных желаний. Ожирение дает человеку чувство защищенности, поскольку эти "подушки безопасности" смогут отразить любой удар извне. Вайолет ссылалась на мнения психологов, психиатров и терапевтов. Она подробно останавливалась на весьма популярной точке зрения, согласно которой анорексия есть не что иное, как извращенное требование независимости, когда девушки превращают свое тело в арену исступленной борьбы за некую цель, которую сами не способны сформулировать. Но даже эти примеры не могут объяснить, каким образом поветрие становится эпидемией, поэтому Вайолет утверждала, что за психическими расстройствами на почве питания стоят прежде всего глубинные социальные изменения, среди которых — отказ от ритуала ухаживаний и разрушение тендерных поведенческих стереотипов, в результате чего девушка чувствует аморфность своего статуса и собственную уязвимость. Логическим продолжением этой точки зрения явилась теория "перемеса", подкрепленная в работе Вайолет ссылками на исследования психологической неустойчивости и анализ наблюдений за детьми и подростками, для которых еда оборачивалась настоящим полем душевных битв.

Значительное место в книге занимали подлинные истории, их-то читать мне было интереснее всего. Например, семилетний толстун Реймонд в беседе с психиатром сказал, что его тело сделано из студня, и если кожу вдруг что-то повредит, то внутренности вытекут наружу. Девушка по имени Бернис месяц за месяцем сокращала объемы потребляемой пищи, пока вся ее еда не свелась к одной изюминке. Она разрезала ее ножом на четыре части и рассасывала каждую четвертушку, а потом, часа через полтора, когда последняя крошка исчезала у нее во рту, заявляла, что "совсем объелась". Другая девушка, Наоми, приходила в гости к своей матери, чтобы наедаться до отвалу. Сперва за кухонным столом она жадно заглатывала огромное количество пищи, а потом вызывала у себя рвоту. Все содержимое желудка отправлялось в пластиковый пакет. Позже мать находила полиэтиленовые мешки с рвотой, тщательно завязанные и рассованные по всему дому. А вот Анита боялась, что ей в пище попадутся комочки, поэтому посадила себя на жидкую диету. Через какое-то время она поняла, что жидкость должна быть чистой, прозрачной и бесцветной, и разрешала себе пить только воду и диетический спрайт, в котором всего одна калория. Когда она умерла, ей было пятнадцать лет.

Разумеется, мне и в голову не приходило, что подобные поведенческие странности могут иметь какое-то отношение к Марку, но вместе с тем я иногда спрашивал себя: а может, он солгал про пончики просто из-за комплекса вины, потому что переживал, что съел их? Вайолет подчеркивала, что зачастую люди, в целом бескомпромиссно правдивые, говоря о еде, начинают лгать, если в их отношение к ней вторгается хоть какая-то патология. Я вспомнил коричневое блюдо с бобами и вялые овощи, которые Люсиль подавала на стол в первый вечер нашего знакомства, и сам не знаю почему, рядом с этим вдруг мелькнула другая картинка: журнальный столик у нее в квартире, где я был всего один раз, и там, в стопке разных изданий, на самом верху, — несколько номеров журнала под названием "Профилактика".

Если сначала Эрика отвечала мне незамедлительно, то теперь интервал между письмами мог растянуться на две недели, а я с замиранием сердца ждал и ждал. Тон писем тоже изменился. Они по-прежнему были прямыми и честными, но в них не чувствовалось потребности излить душу. Большую часть из того, о чем писала Эрика, она наверняка рассказывала доктору Рихтер, своему психиатру, психоаналитику, психотерапевту, — назовите, как хотите, — которого исправно посещала дважды в неделю. Кроме того, у нее сложились очень теплые отношения с Ренатой Допплер, молодой преподавательницей, работающей у них на кафедре, известной как автор большого количества научных статей о порнографии. Эрика наверняка многое ей рассказывала, и еще я знал, что она часто звонит Биллу и Вайолет. Я гнал от себя мысли об этих телефонных разговорах. Я гнал от себя мысли и о том, что Билл и Вайолет слышат в трубке голос моей жены. Мир, в котором жила Эрика, становился все шире, и по мере того, как он рос, мне отводилось в нем все меньше и меньше места. Я это хорошо понимал. И тем не менее иногда в письмах мелькала фраза-другая, в которой прорывались забытые чувства, и я цеплялся за эти слова, как утопающий за соломинку.