Весь июль я продолжала переписываться с Полом. И периодически он, естественно, спрашивал, когда я планирую вернуться на работу. Наконец мы пришли к выводу, что лучше всего мне зайти в редакцию «Пост» и просто поздороваться со всеми, без помпы и каких-либо условий. Мы выбрали дату в середине июля. Помню, как я нервничала, когда сушила волосы, делала макияж и выщипывала брови – впервые за все эти месяцы с начала болезни. Потом я подошла к шкафу и изучила свой скудный гардероб. Лишь несколько вещей были мне впору, так как я все еще была «поросенком на вертеле». Я выбрала черное платье-балахон, которое меня никогда не подводило; брат отвез меня на станцию, и я впервые поехала одна на электричке в Нью-Йорк. От Пенсильванского вокзала шла пешком до офиса по летней жаре.

Но когда оказалась у входа в башню «Ньюскорп», где работала с восемнадцати лет, адреналин вдруг покинул меня, и я почувствовала себя опустошенной. «Еще не время, – подсказал внутренний голос, – я не готова».

И я написала Полу, попросив встретиться со мной позади небоскреба. Тогда я еще не знала, но Пол нервничал не меньше моего: он волновался, какой я окажусь при личной встрече, и не знал, как вести себя с «новой» Сюзанной. Анджела недавно приезжала ко мне в Саммит и передала ему, что дела мои значительно продвинулись, но все же по сравнению с прежней Сюзанной, коллегой, которую они хорошо знали, это небо и земля.

Выйдя из вращающихся дверей офиса, Пол увидел меня и тут же заметил физическую перемену во мне: я была похожа на маленького херувимчика, десятилетнюю Сюзанну: наличествовал даже «детский жирок».

– Как дела, чертовка? – спросил он и обнял меня.

– Хорошо, – услышала я свой голос словно со стороны.

Я так нервничала, что могла думать лишь о каплях пота, стекающих по пояснице, – совсем как тогда, когда встретила Кристи на станции. Но тогда мы были вместе с мамой, а сейчас рядом не было «буфера» в виде другого человека, который бы отвечал за поддержание разговора. На самом деле мне было сложно даже заставить себя смотреть Полу в глаза, не говоря уж о том, чтобы попытаться доказать ему, что вскоре я смогу вернуться на работу. Он шутил и говорил о работе, но мне трудно было угнаться за ним. В какой-то момент я поняла, что смеюсь невпопад и не реагирую на самые смешные шутки. Я видела, что он пытается предупредить неловкие паузы, изображая веселость, но ему было тяжело. Мое состояние шокировало его сильнее, чем он предполагал.

– Я все еще на колесах, – отшутилась я, надеясь этим оправдать свое изменившееся поведение. – Но к моменту моего возвращения я уже почти прекращу их принимать.

– Отлично. Твой стол тебя ждет. Хочешь подняться и поздороваться со всеми? Ребята по тебе скучали.

– Нет, пожалуй. В другой раз, – отвечала я, глядя себе под ноги. – Я пока не готова.

Мы снова обнялись. Он исчез в дверях, а я провожала его взглядом.

Поднявшись наверх, он тут же подошел к Анджеле.

– Она стала совсем другим человеком, – признался он.

Он оказался в тупике. Как мой друг, он искренне тревожился о моем выздоровлении и будущем, но, как мой босс, не мог не задаваться вопросом, смогу ли я когда-нибудь вернуться к своим репортерским обязанностям.

Тем не менее через две недели после краткой встречи с Полом мне позвонила Маккензи и попросила помочь с заданием для рубрики «Пульс» – развлекательной колонки в «Пост». Когда я услышала ее голос, он напомнил мне о нашем последнем разговоре: вечером в Саммите, когда я так и не сдала статью о танцевальной труппе «Калеки». Примерно в то же время у меня начались сильные припадки. Когда я вспомнила об этом, на меня накатило тошнотворное чувство собственной никчемности. Но отвращение к себе сменилось радостью, когда я поняла, что она предлагает мне новое задание.

– Напишешь об этикете на Фейсбуке? – спросила она.

Может, я пока и не была готова увидеться со всеми старыми коллегами, но ухватилась за возможность написать статью удаленно. Целую неделю я работала над статьей, взявшись за нее с таким рвением, будто это был не репортаж о соцсети, а хроника Уотергейтского скандала. Я обзванивала источники, друзей, журналистов и просила их поделиться мнением. Но собрав все заметки в один файл и глядя на мигающий курсор на пустом экране, никак не могла представить, с чего начать.

Память о последней ненаписанной статье лишь усилила писательский ступор. Вернется ли ко мне мой писательский талант?

Почти час я просидела у пустого экрана, и наконец слова начали приходить в голову – сначала медленно, а затем хлынули фонтаном. Статья была «непричесанной», требовала редактуры, но я снова барабанила по клавиатуре, и не было на свете занятия лучше этого!

Статья вышла 28 июля в рубрике «Пульс» под заглавием «Сам напросился». Помню, как специально ради такого случая съездила в город купить газету, как засияла от гордости, открыв ее на нужной странице и увидев свою статью. Не важно, что уже несколько сотен моих статей были напечатаны, – эта была важнее остальных. Мне хотелось показать ее всем – от баристы в «Старбаксе», что готовил мне кофе все лето, до девчонок из школы с моих занятий по сайклу; а особенно той женщине на свадьбе, которая сомневалась, вернется ли ко мне когда-нибудь мое жизнелюбие. Статья стала моим искуплением. С ее помощью я сообщала всему миру: «Я вернулась!» За всю карьеру я ни разу так не радовалась выходу репортажа. Тогда я поняла, что не пойду в магистратуру, а вернусь на работу.

И вот меньше недели спустя я наконец набралась храбрости и вернулась – пока, чтобы поздороваться со всеми накоротке. Пола с Анджелой в тот день не было на месте, и внизу меня встретила Маккензи (мой пропуск давно куда-то делся, а воспоминания о том, как я его потеряла, стерлись вместе со всем, что случилось в больнице). Она взяла на себя роль моего проводника и опекуна. Когда мы вместе вошли в редакцию на десятом этаже, Маккензи чувствовала себя так, будто впервые привела малыша в детский сад. Я сделала глубокий вдох, разгладила черное платье – то самое, что надевала и в первый, неудавшийся визит, – и зашла в офис.

Никто не обратил на меня внимания. Все смотрели матч между «Янкиз» и «Ред Сокс». По пути к кабинету Стива мы с Маккензи прошли мимо моего старого стола.

– Смотрите, кто пришел, – сказала она Стиву.

Тот оторвался от экрана, и было ясно, что сначала он меня не узнал. Затем все же узнал и поздоровался – смущенно, но дружелюбно.

– И когда планируешь вернуться? – спросил он.

Я покраснела:

– Скоро. Очень скоро.

Я неловко переминалась с ноги на ногу, пытаясь придумать, что сказать, но ничего не шло в голову. Когда я вышла от Стива, по-прежнему пунцовая после нашего разговора, вокруг стали собираться репортеры – мои бывшие коллеги по воскресному выпуску. С большинством из них я не общалась более полугода, и хотя их было не больше шести человек, мне показалось, что это толпа. У меня началась клаустрофобия; я вспотела. Мне было сложно сконцентрироваться на чем-либо, поэтому я смотрела себе под ноги.