из перечисленных исторических персонажей. В перечне докладов и лекций для чтения в войсках, разосланных ГлавПУ РККА 14 ноября 1941 г., каждый из полководцев стал предметом отдельной беседы; кроме того, общая беседа была посвящена «героическому прошлому русского народа»[716]. Из военачальников новейшего времени упоминания удостоился полководец периода Первой мировой войны генерал А.А. Брусилов, принявший советскую власть и умерший своей смертью в Советском Союзе в 1926 г.

Тема добровольчества встроилась в русско-патриотическую пропаганду в форме дискурса о народном ополчении. Ополчение стало идеологической вывеской всего добровольческого движения, поскольку другой массовый тип военизированных формирований – истребительные батальоны НКВД – всегда формировался без особой огласки.

Возникновение народного ополчения на пропагандистском горизонте произошло не сразу. Вообще, нельзя сказать, что эта идея как-то незримо витала в воздухе и была органична проросшей за двадцать лет советской военно-патриотической традиции. Пожалуй, наоборот: идея свободной военной самоорганизации, лежащая в основе «исторического» ополчения (прежде всего ополчения 1612 г.), была уже основательно вытравлена из общественного сознания. Поэтому вплоть до выступления Сталина 3 июля никому из добровольцев, подававших заявления в военкоматы и парткомы, не приходило в голову требовать записать их в именно народное ополчение. Все стремились записаться в Красную армию или хотя бы в «боевые дружины»[717]. Слово «ополчение» не использовалось в публичном дискурсе. Более того, даже прослушав речь Сталина, в которой тема народного ополчения была подана общо и невнятно, многие люди поняли это как призыв вождя к записи добровольцами в Красную армию[718]. Другие собрались в «рабочее ополчение»[719], «тыловое ополчение»[720] или даже в «районные дивизии Красной армии», что бы это ни значило[721]. Иногда, правда, упоминалось и собственно народное ополчение[722]. Но о самом предназначении ополчения представление у граждан было весьма смутным[723].

Следует также сказать, что в межвоенный период в общественном сознании термины «ополчение», «ополченец» были изрядно дискредитированы и прочно ассоциировались с тыловым ополчением – фактически строительными частями, использовавшими принудительный труд так называемых «бывших людей» и «нетрудовых элементов» (кулаков, духовенства, бывших дворян, чиновников и т. п.), которые не подлежали призыву в боевые части РККА. Хотя еще в феврале 1937 г. Управление тылового ополчения РККА было преобразовано в Управление строительных частей РККА, негативная коннотация прочно вошла с сознание обывателя. Поэтому, когда летом 1941 г. разворачивалось народное ополчение, ведущие политзанятий на вопрос «Что такое народное ополчение?» могли ответить: «Это те люди, которые лишены избирательных прав и имеют судимость. Правительство призывает их укреплять тыл»[724]. Даже некоторые представители власти поначалу не могли уловить разницы между тыловым ополчением и народным ополчением[725]. Так что разъяснения населению сущности народного ополчения не были лишними.

Введение в общественный дискурс темы ополчения было, скорее всего, личной импровизацией Сталина, его реакцией на многочисленные сообщения с мест об инициативном создании отрядов, полков и даже – как в случае с Ленинградом[726] – армии добровольцев. Готовя свое обращение к гражданам, очевидно, он сам еще не вкладывал в термин «ополчение» конкретных смыслов и, главное, не определился с его предназначением – будет ли оно использоваться на линии фронта в бою с регулярными войсками врага или же станет резервной и охранной силой в тылу Красной армии. Пока что, как было показано выше, в распоряжении вождя был патриотический подъем народных масс и (как он думал) большой избыток людских ресурсов.

Не случайно первые газетные публикации в центральной и областной прессе, последовавшие за речью Сталина 3 июля, тоже были предельно обтекаемы, как и тезисы вождя. Внимание заострялось лишь на массовости отклика со стороны граждан, на необходимости «все подчинить нуждам фронта».

Пропаганда запаздывала с разъяснением сущности ополчения, поскольку сама не имела никаких содержательных установок на эту тему. 4 июля газеты высказывались весьма туманно, стараясь на всякий случай уместить в новое начинание все возможные смыслы: «Все, как один, пойдем в боевые дружины… Будем настойчиво изучать военное дело и в любой момент встанем грудью на защиту своей любимой отчизны…»[727] 6 июля в «Курской правде» под заголовком «Встанем в ряды народного ополчения» на третьей полосе публикуется репортаж с трикотажной фабрики, рабочие которой в ответ на речь Сталина берут на себя обязательство «работать не меньше десяти часов, выпускать столько одежды, сколько потребуется». В конце митинга, сообщала газета, «участники митинга единодушно решили встать в ряды народного ополчения, ежедневно повышать свою боевую выучку, овладевать противовоздушной и противохимической обороной»[728].

Только с 6 июля в центральной прессе (она опережает региональную на день) появляются первые признаки пропагандистской кампании: под общей шапкой «Великое народное ополчение» пока на третьей полосе публикуется ряд статей о записи граждан в ополчение в разных уголках страны. Добровольцы требуют отправить их непосредственно на фронт[729].

Наконец, 7 июля в «Правде» вышла передовица «На поддержку Красной армии – могучее народное ополчение», в которой, как кажется, весы качнулись в пользу второй («тыловой») концепции ополчения. Следует отметить, что речь Сталина подстегнула залихватские и хвастливые ноты в газетной и устной пропаганде, хотя ничего такого сам он не говорил. Читатель «Правды» тех дней представлял себе «поля сражений, устланные сотнями тысяч трупов… германских солдат»; его информировали о том, что уже «разбиты лучшие дивизии немецко-фашистских войск». Наряду с этим «в бой вступают главные силы Красной армии, вооруженные тысячами танков и самолетов»[730]. Казалось бы, зачем при таком раскладе «по городам и селам поднимается великое и могучее народное ополчение»?! Но «Правда» нашла место и ему. Передовица выпуска от 7 июля содержала уже эшелонированную идеологическую конструкцию всенародной борьбы с захватчиками. Ополчение в этой конструкции встраивалось в пропагандистскую триаду, символизирующую «поднимающийся стеной народ»: Красная армия наносила «мощные удары» по врагу на фронте, ополченцы составляли ее «великий резерв», а партизаны – «героические помощники Красной армии в тылу врага»[731]. Более выпукло тыловой и местный характер ополчения подчеркивался в других публикациях тех дней: «Неприступной стеной окружает народ свои села, города, свои фабрики и заводы, колхозы и учебные заведения, дворцы культуры и школы. Села и города превращаются в лагери вооруженных людей…»[732] На следующий день, 8 июля, передовицу «Правды» перепечатывают главные областные газеты, до этого также «не замечавшие» призыв вождя организовывать народное ополчение.

Однако «резервный» настрой тыловой прессы (к каковой в те дни вполне можно было относить и московскую) не могли разделять издания тех городов, где враг находился уже у ворот. Например, и политаппарат, и газета ЛАНО «На защиту Ленинграда» с первых номеров настраивали ополченцев на