Нелл не знала, сможет ли она найти ответы на вопросы здесь, в доме, но она понимала, что поискать должна. Особенно сейчас. Поэтому, как только она оделась и выпила две чашки кофе, она поднялась наверх. Одна из двух спален, в которые она не могла заставить себя зайти, не говоря уж о том, чтобы прибраться, принадлежала ее матери. Она была заперта с того дня, как мать исчезла, и до смерти отца.

Нелл пару минут постояла перед закрытой дверью, стараясь настроиться эмоционально, потом щелкнула замком, повернула ручку и вошла.

Хотя после смерти отца в доме никто не жил, Нелл через Уайда Кивера договорилась со службой уборки, чтобы они примерно за месяц до ее приезда прислали работника, так что в доме было не так уж много пыли. Но в этой вызывающей дрожь спальне на втором этаже было странно тихо и сумеречно. Отец настаивал, чтобы шторы были задернуты. Так их никто и не трогал, и в комнате пахло плесенью.

Нелл немедленно раздвинула шторы, уверяя себя, что удушье, которое она ощутила, просто от пыли и затхлого воздуха.

Какая-то часть ее знала, что нужно держаться настороже, не задерживаться, пытаясь почувствовать комнату и ее тайны; она устала, слишком устала, чтобы защитить себя. В голове у нее шел нелепый диалог шизофреника с самим собой.

«Тогда мне надо пошевеливаться», — говорил один голос.

«Если станешь торопиться, можешь потерять бдительность», — возражал другой.

«А если буду медлить, могу расстаться с жизнью», — диалог завершился.

Она попала в безвременье.

Нелл закрыла глаза, глубоко вздохнула и отвернулась от окна, разглядывая комнату при ярком утреннем свете.

Даже Хейли не удалось уговорить Адама переделать эту комнату. Она осталась точно такой же, какой была почти двадцать лет назад, когда мать ушла из дома. Щетки с серебряными рукоятками, потемневшими от времени, лежали на туалетном столике, пристроившемся между двумя окнами, а на зеркальном подносе стояли хрустальные флаконы духов. Рядом с одним лежала пробка, и содержимое его давно испарилось.

Изящная французская мебель, ажурное покрывало и мягкие потускневшие ковры на деревянном полу — все говорило о том, что здесь жила женщина.

Нелл сделала шаг в центр комнаты, снова глубоко вздохнула и закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Она настолько настороженно держалась в этом доме, когда бодрствовала, что только однажды ослабила контроль и сразу же увидела идущего через кухню отца. И больше ничего. Сейчас ей было сложно перестать защищаться, ведь она боялась того, что может увидеть. Но она должна знать.

Она должна знать правду.

Здесь, по крайней мере, ей не казалось, что все происходит на расстоянии, не было ощущения, что она смотрит сквозь вуаль. Практически в тот же момент, как она сняла защиту, она ощутила, как открывается дверь в другое время. Она еще не успела открыть глаза, как услышала голос, который навсегда оставил царапину в ее памяти.

«Я люблю тебя, дорогая».

От неожиданности Нелл открыла глаза.

Как обычно, края ее видения были слегка размыты, поэтому она сразу перевела взгляд на центр, как на сцену. Та же самая спальня, только несколько иная. Горит лишь настольная лампа. За окнами ночь. Поздно. И хотя, насколько помнила Нелл, ее родители спали в разных комнатах, сейчас они оба были здесь.

Не сейчас, тогда.

— Я люблю тебя, Грейс. — Он говорил хрипло, задыхаясь, лицо раскраснелось и покрылось капельками пота. Он улыбался и не сводил глаз с лица жены. Она отвернулась от него.

Нелл тоже хотела отвернуться, закрыть глаза, прекратить все это, но она должна была смотреть, должна была увидеть. Она вынуждена была стоять в нескольких футах от постели, на которой ее отец насиловал ее мать.

Грейс Галлахер тихо и прерывисто плакала. Жалобно и душераздирающе. Скулила, как маленький щенок. Руки закинуты за голову, запястья железной хваткой держит муж. Одеяло наполовину свалилось с постели, как будто в результате борьбы, но сейчас в комнате было на удивление тихо. Двигался только он. Одной рукой он прижал ее запястья к подушке, другой опирался о кровать.

На Грейс была ночная рубашка с белыми цветочками. Подол задран выше талии, кокетка расстегнута, обнажив грудь. Ноги безвольно раскинуты, а между ними двигается он. На нем нет пижамы, только трусы, спущенные ниже колен. Он продолжает повторять снова и снова, что любит ее, сопровождая эти слова стонами при каждом толчке тела.

— Я люблю тебя, Грейс… Я люблю тебя…

Он делал ей больно. Она плакала. Лицо все мокрое от слез, а этот скулящий звук, который она издавала, полон боли. Такой боли, как будто он резал ее ножом. Как будто убивал что-то внутри ее. Кровать ритмично поскрипывала, Грейс моталась из стороны в сторону, как тряпичная кукла, а он все двигался и двигался.

Наконец он вздрогнул и застонал, свалившись на нее, как будто хотел протолкнуть ее сквозь матрас на пол. Чтобы она не улизнула от него. Чтобы она никогда не смогла сбежать от него.

Так он лежал несколько минут, хрипло дыша. Нелл слышала, как плачет ее мать и как задыхается отец, будто пробежал марафонскую дистанцию.

Ей хотелось отвернуться, закрыть глаза. Почему она не может это прекратить? Почему она не может это прекратить?

Наконец Адам Галлахер поднялся с обмякшего тела жены и сел на пятки между ее раздвинутыми ногами, натягивая трусы. Она сразу же повернулась на бок и крепко сжала ноги, как будто могла предотвратить то, что уже случилось. Дрожащие пальцы попытались застегнуть пуговицы на рубашке, но не справились и просто стянули ворот, прикрывая грудь. Она свернулась в клубок, как младенец, продолжая так же ужасно плакать, выражая этим свой протест, на который он даже не думал обращать внимание.

Он положил руку ей на бедро и вроде как потер его, улыбаясь так, будто видел перед собой сытую, удовлетворенную любовницу.

— Я люблю тебя, Грейс. Я люблю тебя.

Нелл видела, как дрожала ее мать, как пыталась избежать его прикосновения. Но глаз она не открыла, только продолжала бормотать:

— Нет… нет… нет…

— Я люблю тебя.

— Нет… нет…

Нелл было так больно на это смотреть, что она отвернулась и попробовала выбраться из видения назад в то время, когда человек, зачавший ее, был уже мертв и не мог никого больше обидеть. Но когда она взглянула на полуоткрытую дверь, то увидела, что не одна она была свидетельницей грубого изнасилования.

Маленькая девочка, не замеченная родителями, стояла в дверях и таращилась на них, открыв рот. Губы ее дрожали. Она была в пижаме, длинные темные волосы спутаны. Она смотрела на родителей, как на совершенно незнакомых ужасных людей, напугавших ее.

Хейли.

Ей тогда было около четырех лет, подумала Нелл. Вряд ли она могла понять, что она видела. Но это зрелище оставило глубокий след в ее эмоциональном, психологическом и сексуальном развитии.