Он вдруг представил, как входит в свой родной цех, как его встречает старый мастер дядя Миша, как становится к станку – и вот уже первая железная стружка, свертываясь в спираль, побежала от его резца. Интересно, не забыл ли он, как нужно эти резцы затачивать? Нет, не должен. Такое разве забывается! Говорят же, что у рук долгая память.

А город гудел, город сзывал людей в цеха. Победа победой, но надо жить дальше. Надо работать, надо поднимать страну из руин.

Дунул со стороны Амура ветер-южак, наполнив паруса человеческих надежд. Ветер с юга – к дождю, ну так и бог с ним! Раньше, когда в той стороне были японцы, этот ветер приносил тревожные запахи близкой войны, но теперь он приносит запахи мира и свободы.

Странный какой-то город. Овраг на овраге. И эти седловины улиц… То вверх дорога идет, то вниз – и так до конца. На сопках построили, но зато как красиво! Улицы широкие, чистые, иные даже заасфальтированы. Особенно красив центр. Большие каменные дома, парки, скверы, бульвары… А вон и Амур-батюшка, таежная река!.. Когда ехали воевать с Японией, Алексей не смог его разглядеть – ночь была. А теперь вон он как на ладони… Глянешь – и берега другого не найдешь. То ли туман его скрыл, то ли это он в самом деле такой широкий. И над всем этим бесконечным простором с криками носились чайки. И непонятно было, что за смысл таил этот их бесконечный полет.

Другое дело – стрижи. Они низко порхали над берегом в погоне за всякой насекомой мелочью. Полетают-полетают – и к гнездам, что маленькими норами разбросаны по всей линии береговой крутизны. А потом снова в полет. Туда, к реке, где больше пищи. Что ни говори, а каждая тварь тянется к воде.

Течет река… Ее мощный поток поражает воображение. Медленно движутся вниз по течению баржи, ведомые буксирами. Навстречу им с севера, с таежной стороны, такие же трудяги-буксиры тащат плоты. Их обгоняют шустрые пароходики, смешно и задиристо хлопая по воде лопастями своих боковых винтов. Вода со свинцовым отливом и вся в кружеве водоворотов. Течение тяжелое, нахрапистое. Подхваченный им, плывет мусор – щепа, ветки дерев, кора, бутылки; порой скользнет мимо берега оторвавшееся от плота одинокое дерево… Завидев его с берега, тут же бросится за ним вдогонку какой-нибудь ушлый мужичишка на утлой лодчонке, подхватит багром и утащит за собой. В хозяйстве оно все пригодится.

Не спится в эту пору и рыбакам. Пока подростки колдуют на берегу с закидушками, местные дедки, заякорившись на глубине, пробуют тягать чебаков с лодок или же, подняв кошкой перемет, идут по нему в ожидании крупной добычи.

А то вон бредут по воде артельщики – невод тащат. Вода, поди, уже холодная, а им хоть бы что. Их впалые загорелые животы ерзают по глади воды, то погружаясь в нее, то вновь проявляясь на ее поверхности завитушками пупков. Сделав глубокий проход, они выруливали на берег, выгребая полную мотню рыбы.

Хорошо наблюдать эту речную жизнь из окна автомобиля, но было бы еще лучше эту жизнь потрогать своими руками. Но куда там! Они ведь казенные люди, и их жизнь принадлежит государству. Так что распорядиться своей собственной судьбой они смогут еще не скоро. Оттого и тоскливо у Жакова на сердце, оттого и вздыхает он украдкой. Наверное, и Бортнику не легче. Тоже вон глаза замокрели при виде этой мирной картины.

– Когда демобилизуюсь, поставлю шалаш на берегу Волги и буду жить в нем, пока не надоест, – захлебнувшись чужим счастьем, строил планы Алексей.

– А я… я лодочную станцию стану охранять на Днепре… Каждый день красотища – ты понимаешь? – мечтательно проговорил Жора.

2

Генерал принял их не сразу – с кем-то совещался в своем кабинете. В приемной, где им пришлось промаяться около часа, за небольшим рабочим столом сидел подполковник, этакий розовощекий, по всему видно, не нюхавший пороха кабинетный человечек, который, что-то корябая пером на бумаге, время от времени бросал любопытные взгляды на друзей.

«Хорошо устроился, сукин сын», – подумал о нем Жаков. Хотя дай ему такую же возможность, он бы непременно отказался. Ведь тогда всю жизнь ему пришлось бы ловить на себе заискивающие взгляды коллег, заранее зная, что это лишь маска лицемерия, а на самом деле они люто ненавидят тебя, как они ненавидят каждого, кто приближен к чьему-то высокому государственному телу. Нет, пусть лучше незавидная участь обыкновенного опера, чем это. Оперу, конечно, часто приходится копаться в дерьме, но зато он спокоен за свою репутацию. Ведь ему никто не завидует, а это самое главное. В этом случае он свободен в своем полете – точно трудяга-пчела.

Конечно, подполковник знал, что перед ним боевые офицеры, однако какая-то заноза не давала ему покоя.

– А что это вы вдруг явились не по форме? – не смог удержаться он от того, чтобы не сделать им замечание.

– Так положено… – коротко бросил Жаков.

– Кому положено, на того давно положено, – скаламбурил подполковник и этак по-женски захихикал, довольный собой.

Друзья это ему спустили, однако все же многозначительно переглянулись. Вот, мол, дерьмо какое. Пусть-де еще только вякнет… Но тут от генерала вышли люди, после чего было велено впустить Жакова с Бортником.

Кабинет, куда они вошли, ничем не отличался от себе подобных. Разве что здесь было чуть больше комфорта. Вместо обычной мебели, сколоченной на местной фабрике, капитальная, темного дерева: массивный рабочий стол с кучей телефонов, библиотека у правой стены, приставной длинный стол с красивыми мягкими стульями. За спиной генерала на чисто выбеленной стене с филенкой, отделяющей побелку от окрашенной в синий цвет панели, висел портрет Сталина, на столе рядом с письменным прибором из полудрагоценного камня – большая бронзовая статуэтка Дзержинского. За столом, утонув в глубоком черном кожаном кресле, сидел хозяин кабинета. Завидев вошедших, он встал из-за стола и, вытянув вперед две руки, направился им навстречу по натертому до блеска чуть поскрипывающему под ногами рыжему паркету.

– Очень рад, товарищи офицеры!.. Очень рад… – произнес он с сильным кавказским акцентом, обнажив крепкие белые зубы.

Это был невысокий подвижный брюнет средних лет с большими карими глазами, напряженно и требовательно на всех смотрящими. Странная личность. То маску насмешки, как в театре, наденет, то трагический эпохальный тон из души извлечет, то тенью сарказма промчит по сердцам собеседников.

Одет он был в цивильное – видно, так ему было удобнее. Впрочем, он мало был похож на военного. Скорее всего, его можно было принять за главного инженера какого-нибудь крупного строительства – этакий живчик с орлиным взглядом, готовый одновременно выглядеть и мягким интеллигентом, и человеком, умеющим горячо убеждать. Отсюда и этот его голос – вкрадчивый, приглушенный, а когда надо – мощный, пронзительный, который было трудно не услышать.

«Вот ты какой, товарищ Гоглидзе! – немало удивлен Жаков. – А я тебя другим представлял. Круглолицым толстячком с лысым черепом и в очках в тонкой оправе – в общем, точной копией твоего друга Берии. Но ты совсем не такой… Кто же ты? Добрый человек или хитрый, коварный лис? О тебе мало что известно. Видимо, особых революционных подвигов за тобой не числится, однако сейчас это не важно. Всех героев революции давно уже расстреляли. Им на смену пришли всевозможные протеже – чьи-то друзья, друзья друзей, кумовья, зятья и все в этом роде. А ведь Жаков помнит еще кое-кого из старой гвардии. Того же Постышева, который был у них в Куйбышеве некоторое время первым секретарем обкома партии. Тот прославился тем, что был одним из руководителей борьбы за советскую власть в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Алексея он заприметил во время митинга, устроенного в честь предстоящих первых выборов в местные Советы депутатов трудящихся. Это был тридцать седьмой год. Жаков выступал тогда так убедительно, он так ярко нарисовал картину созидательного пути своей страны, что его речь проняла многих, в том числе и самого Павла Петровича Постышева. «Толковый парень, – сказал он своим помощникам. – Такие люди нам нужны». После этого Алексея стали приглашать на все политические мероприятия, где он выступал от имени молодых стахановцев. А потом Постышева арестовали как врага народа и расстреляли. На том и закончилось знакомство Жакова с одним из самых известных героев Гражданской войны.