Эта «раскрашенная» визуальная информация за какие-то миллисекунды распространяется к разным отделам мозга. Его реакция зависит от поступления другой информации, а также пробуждаемых ей воспоминаний. В результате в мозгу возникают образы, которые человек мысленно описывает, например, такими словами: «Я вижу американский флаг; его цвета — красный, белый и синий». Однако давайте попробуем отвлечься от кажущейся очевидности и посмотрим на американский флаг глазами насекомого. Оно уловило бы волны другой длины и «увидело» другие цвета или вообще не различило цветов в зависимости от видовой принадлежности. В любом случае, даже если бы язык насекомого поддавался переводу, перевести его впечатления на наш язык было бы непросто. Американский флаг оказался бы чем-то совершенно иным, и это было бы связано с «насекомой» природой наблюдателя. Может быть, насекомое подумало бы так: «Я вижу муравьиный флаг; его цвета — ультрафиолетовый и зеленый» (муравьи видят недоступный нам ультрафиолетовый цвет, но не различают видимый человеческим глазом красный).

Химия трех пигментов колбочковых клеток неплохо изучена. Мы знаем их аминокислотный состав и форму цепочек, в которую эти аминокислоты связываются. Известна структура ДНК кодирующих их генов в X-хромосомах, и выявлены генные мутации, вызывающие цветовую слепоту.

Рис. 20–4. На картине Пауля Клее «Новая гармония» (1936) сначала бросаются в глаза красные квадраты, а затем взгляд переходит к другим цветам. Последовательность перехода примерно совпадает с порядком появления обозначений цветов в процессе эволюции колористического лексикона. Однако исследования возможной связи между физиологическими и культурными процессами еще только начинаются. (Пауль Клее, Новая гармония [Neue Harmonie], 1936, холст, масло, 93.6 х 66.3 см, Музей Гуггенхайма, Нью-Йорк, 71.1960.)

Итак, путем наследственных (и относительно понятных) молекулярных процессов человеческие органы чувств и мозг постоянно «дробят» видимый свет, то есть участок спектра с плавно изменяющимися длинами волн, на упорядоченную последовательность более или менее дискретных полос, которые мы называем цветовым спектром. С биологической точки зрения эта последовательность абсолютно произвольна. Она — одна из многих, которые могли возникнуть в процессе эволюции. А вот с культурной точки зрения эту последовательность произвольной не назовешь. Раз уж она возникла (за счет генетических механизмов), ее не переломишь ни обучением, ни волевым указом. Бесчисленные проявления человеческой культуры, так или иначе связанные с цветом, — производные описанного выше элементарного процесса. Как биологическое явление восприятие цвета контрастирует с восприятием интенсивности освещения — основного после частоты признака видимого света. Если освещенность меняется постепенно, например когда мы плавно вращаем диммер настольной лампы, мы воспринимаем изменение освещенности как непрерывный процесс, которым оно и является. Однако когда мы имеем дело с одночастотным светом (то есть когда в один момент времени проецируется одна длина волны) и переходим от одной длины волны к другой, мы не воспринимаем этой непрерывности. При движении от коротковолновой к длинноволновой части спектра мы сначала видим широкую полосу синего (по крайней мере одну полосу, которую воспринимаем как этот цвет), затем зеленый, затем желтый и, наконец, красный. Добавьте к этим цветам белый (сочетание всех цветов) и черный — отсутствие света.

Это биологическое ограничение запечатлено в колористическом лексиконе всех народов. В своем знаменитом эксперименте 1960 года Брент Берлин и Пол Кэй протестировали концепцию цвета у носителей двадцати языков, включая арабский, болгарский, кантонский, каталанский, древнееврейский, ибибио, тайский, цельталь и урду. Перед волонтерами стояла задача описать колористическую лексику своего языка, и для этого им был предложен простой и точный метод. Им показывали цветовую шкалу Манселла (разноцветные плашки, разложенные слева направо согласно порядку цветового спектра и снизу вверх согласно увеличивающейся яркости) и просили поместить основные обозначающие цвет слова их родного языка на плашку, наилучшим образом соответствующую этому обозначению. Происхождение и звучание этих слов в разных языках, естественно, очень сильно варьировало, но их распределение на цветовой шкале Манселла соответствовало, по крайней мере примерно, основным цветам: синему, зеленому, желтому и красному.

Сильное влияние биологических ограничений на цветовосприятие было выявлено еще в одном эксперименте, проведенном в конце 1960-х годов. Он был основан на интересной особенности языка народа дани, обитающего на западе Новой Гвинеи, — в нем нет слов для обозначения хроматических цветов. Дани различают только mili, что приблизительно означает «темный», и mola — «светлый». Элеонору Рош, автора эксперимента, интересовали «естественные категории» процесса познания, и она поставила вопрос следующим образом: если взрослые дани начнут осваивать колористическую лексику, ускорится ли процесс освоения, если термины будут соответствовать основным врожденным оттенкам? Другими словами, будут ли генетические ограничения в какой-то мере направлять поток культурной инновации? В эксперименте участвовало 68 взрослых мужчин народа дани, которых Рош разделила на две группы. И ту и другую она учила использовать несколько придуманных ею цветообозначений. Однако слова, которым учили волонтеров в первой группе, обозначали основные цвета шкалы Манселла (синий, зеленый, желтый и красный) и, соответственно, согласовывались с колористической лексикой других языков. Цветообозначения, предложенные второй группе, были «смещены» относительно основных кластеров колористической лексики в других языках. Так вот, первая группа, следуя «естественным» склонностям к восприятию цветов, училась примерно вдвое быстрее, чем вторая, имевшая дело с более «надуманными» терминами. Они также охотнее выбирали эти термины, когда им был предоставлен такой выбор.

Чтобы восполнить последнее звено цепи, ведущей от генов к культуре, нам осталось найти ответ на один вопрос. Мы знаем, что цветовое зрение имеет генетическую основу, которая влияет на колористическую лексику, однако насколько сильно отличается эта лексика в разных культурах? Ответ известен, во всяком случае в общих чертах. В случае с колористической лексикой мы не находим той однородности, которая характеризует человеческие культуры с точки зрения, например, отношения к инцесту. Некоторым человеческим обществам цвет, можно сказать, безразличен, они довольствуются простейшей классификацией. Другие общества разработали тончайшую систему разграничения оттенков и насыщенности основных цветов, существенно расширив и обогатив свой колористический лексикон.

Встает вопрос: случайным ли образом происходят эти расширение и обогащение? Очевидно, нет. В своих последующих экспериментах Берлин и Кэй показали, что разные языки содержат от двух до одиннадцати основных обозначений цвета. Они представляют собой фокальные точки, распределенные по четырем элементарным блокам цветовой шкалы Манселла. Полный комплект — черный, белый, красный, желтый, зеленый, синий, коричневый, фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. (Разумеется, в предыдущем предложении было бы лучше привести сами цвета, а не обозначающие их слова.) Каждому из них можно найти соответствия в разных языках в виде одного из одиннадцати терминов или их сочетаний. Например, когда мы говорим «розовый», в другом языке может найтись эквивалентное слово или, скажем, слово, которое для нас означало бы «розовый» и/или «оранжевый». Число основных обозначений цвета в разных языках варьирует от двух (у дани) до одиннадцати. Если выстроить разные языки в ряд по возрастанию числа таких обозначений, то мы увидим следующие закономерности: