Это была величайшая ночь в жизни Бренды Шеллбергер. Она провела ее с Говардом Смоляковым, единственным мужчиной, которого по-настоящему любила. Когда, протанцевав до трех часов, они вернулись в его квартиру, Говард попросил ее раздеться и станцевать только для него так же, как она танцевала в клубе. Она чувствовала себя настолько оживленной и желанной, что ее не пришлось просить дважды. Сбросив с себя одежды, она ждала, нервно поигрывая пальцами на бедрах, пока Говард ставил пластинку Донны Саммер.[24]Следующие пятнадцать минут она безостановочно танцевала, ни разу не посмотрев на него, чтобы увидеть, как он это воспринимает. Ей было все равно. Она не нуждалась в зрителях, потому что танцевала для себя самой — в экстазе, в самом центре своего жизненного счастья. Она не нуждалась в одобрении Говарда, в его оценке, хотя оттого, что он присутствовал здесь и разделял с ней эти великолепные минуты, было даже лучше.

Об этой исключительной ночи она думала всю свою остальную скучную жизнь.

Это стало единственным полученным ею залогом того, что чудесные вещи могут происходить и происходят даже с такими людьми, как она.

В конце концов Говард оказался слабым флегматичным растяпой, не способным на серьезные отношения, и в надлежащее время исчез из ее жизни. Но той ночью она танцевала для Говарда, которого еще очень сильно любила. Той ночью они были в начале своей любви, и в тот миг она была уверена, что нашла своего мужчину, и удивлялась, как хорошо они подходят друг другу. Той ночью все было совершенным и исполненным торжества. Согласованность раскрепощенных чувств была ни с чем не сравнимой. Вот почему она снова и снова думала о тех нескольких ночных часах на протяжении всей жизни. Через приоткрытую дверь Бен Гулд стал свидетелем того, как старая Бренда колдовала, воскрешая ту ночь, после которой ее счастье стало понемногу закатываться, пока не закатилось неизвестно куда.

То же самое происходило со всеми жильцами. Вне зависимости от возраста, каждый из них тем или иным способом воскрешал счастливый миг своей жизни. Они не хотели, чтобы этот миг кончился.

Именно это испугало и животных несколько минут назад. И от этого так страшно завыл Лоцман, как только понял, что происходит. Во всем была виновата Даньелл Войлес, и Бену предстояло в этом очень скоро убедиться.

* * *

Конечно, она была тихоней, и в этом не было ничего необычного. Скромная девушка, в одиночестве сидевшая в конце одного из столов и читавшая толстую книгу в мягкой обложке. Та, которой приснился несчастный случай за много лет до того, как он произошел на самом деле. Даньелл вернулась к ней и снова спросила, нет ли у нее каких-нибудь вопросов о своей будущей жизни. Читательница заложила книгу пальцем и, не задумываясь, ответила, что нет, у нее нет вопросов. Даньелл была впечатлена, потому что у всех остальных было по крайней мере по несколько насущных вопросов, касающихся их жизни. Но не у этой девицы. С одного взгляда на ее лицо было очевидно, что она не хочет говорить о будущем, не хочет ни о чем спрашивать, не хочет знать о нем больше, чем уже знает. Единственной причиной, по которой сейчас она оставила чтение, была ее воспитанность, а не любопытство.

— Ты ничего не хочешь узнать? У тебя нет никаких вопросов?

— Нет.

— А почему?

— Потому что я сейчас так счастлива. Я не хочу, чтобы что-то менялось. Знаю, что изменится, но не хочу об этом слышать.

Из книги выпала фотография. У девушки перехватило дыхание, и она подхватила фотографию в воздухе, прежде чем та коснулась влажной земли. Проверила, все ли с ней в порядке, а затем нежно прижала к груди, словно желая вернуть ей немного своего тепла.

Заинтригованная, Даньелл спросила, нельзя ли ей посмотреть на фото. Девушка протянула карточку. Женщина мгновенно узнала лицо на фотографии. Они улыбнулись друг другу.

Даньелл еще раз взглянула на карточку. Возвращая ее, она произнесла волшебное имя: «Декстер». Девушка кивнула и спрятала фотографию обратно в книгу.

Декстер Льюис был первой настоящей любовью в жизни Даньелл. Иногда, уже взрослой, она признавалась себе, что те отношения были лучше всех, что когда-либо у нее случались. Дани и Декс. Декс и Дани. Любовь до гроба. Последний год в школе: была ли она когда-нибудь более счастливой или более довольной?

— Я не хочу задавать вопросы, потому что не хочу знать о своем будущем. Я хочу, чтобы все оставалось точно таким же, как сейчас. — Девушка подняла книгу. — У меня есть книги, меня любит Декстер. Все идеально. Я не хочу, чтобы что-то менялось. Но ты скажешь, что все изменится, правда? Скажешь, что Декстер меня бросит или что что-то ужасное случится со мной, с ним или с моими родными. Не хочу этого слышать! Не хочу слышать о том, что произойдет завтра. Почему? А как завтра может быть лучше, чем сегодня? Видишь этих женщин? Я никому из них не задала ни одного вопроса. Ни одного. Ничто из того, что тебе или им известно о моем будущем, не может сделать меня счастливее, чем я уже есть. Ты только все испортишь, что бы ты ни сказала.

Девушка была на сто процентов права. Декстер в конце концов бросит ее, и ничего в ее будущем никогда не будет таким же совершенным, как сегодняшний день.

— Он уже водил тебя в «Лотосовый сад»?

Глаза у девушки загорелись:

— О да! Мы ездили туда две недели назад. Там такая вкусная еда! Мы ужинали за столиком в прекрасном саду со всеми этими раскрашенными бумажными фонариками. Это было похоже на сон.

Фонарики. Даньелл забыла о бумажных фонариках, свисавших с деревьев и раскачивавшихся под вечерним ветерком. Она уселась на скамью рядом с девушкой.

— Не расскажешь ли мне об этом?

— Зачем? Ты ведь сама знаешь. Ты все видела, ты была там.

— Да, но это было так давно. Я забыла подробности, забыла о фонариках. Мне хотелось бы услышать об этом снова. Расскажешь мне?

Девушка была только рада рассказать о лучшем вечере в своей жизни.

— Я стояла возле своего шкафчика в школе. Подошел Декстер и сказал, что в ближайшие выходные у нас будет юбилей, ведь мы встречаемся уже три месяца. Как мы его отпразднуем?

Поскольку воспоминание было для нее совсем свежим, девушка помнила все: цветные бумажные фонарики в саду, официанта и свои шутки о китайских музыкантах. Она помнила, как Декстер объяснил ей, что слово «крокодил» происходит от древнегреческих слов «кроко» и «дрило», что значит…

— «Тварь с грубой кожей», — сказала взрослая Даньелл.

Ее собеседница кивнула и продолжила.

Чем больше рассказывала девушка, тем больше вспоминала взрослая женщина. И чем больше она вспоминала о том блистательном вечере, тем меньшее значение имело для нее настоящее. Взрослая Даньелл полностью погрузилась в подробности памяти, излагаемые девушкой. Это было похоже на вхождение в бассейн с мелкой стороны. Когда вода поднялась выше ее головы, она охотно погрузилась в пучины своей прошлой жизни.