Он идет обратно, откуда пришел. Вверх по кряжу, в сторону машины, наклоняется, стараясь сократить площадь собственного тела, подставленного солнцу.

Они садятся внутри. В холоде, который существует, пока его кто-нибудь не выключит. Туристы пусть потеют за столиками на тротуаре под сине-белыми полосатыми маркизами. На стене за спинами Тима и Акселя Биомы висят черно-белые портреты покойных актеров и актрис, Ава Гарднер и Одри Хепберн, Ривер Феникс и Хит Леджер. На другой стене висят открытки, которые клиенты кафе прислали из Лос-Анджелеса, Сантьяго-де-Чили, Мауи, Куала-Лумпура, Найроби.

Стулья, на которых они сидят, качаются, Аксель Биома заказывает пиво, не спрашивая, чего бы тот хотел.

– Ты угощаешь, ты платишь, – говорит Аксель и вытирает пот со лба, поправляет свою рубашку бренда «Прада» со стилизованным под гавайский узором.

– Этим кафе владеют евреи, – говорит он. – Ты не знал? Если бы у них было не такое хорошее пиво, я бы сюда не ходил. Евреи ненавидят черных, а мы ненавидим их. То же самое с цыганами. Нет ничего лучше взаимной ненависти. И ничего более присущего людям. Пиво они импортируют, какая-то израильская марка. Попробуй, стоит того.

Тим заказывает себе пиво. Он позвонил Акселю и спросил, могут ли они увидеться в Portixol, всего в паре сотен метров от редакции газеты Diario de Mallorca. Сказал, что ему нужна помощь с некоторыми сведениями, и Аксель знает, что Тим всегда оказывает услугу за услугу, так что он пришел.

– Что ты хотел? – спрашивает Аксель, расстегивает вторую пуговицу рубашки и смотрит в сторону пляжа, купающихся людей, их силуэтов в ярком солнце.

– Что ты знаешь о раковом центре, который собирались строить в низине у подножия горы Tramuntana?

– Я знаю то, что мы писали в Diarion. Я сам собирал материал для некоторых статей.

– И что случилось? Это правда, про динозавров?

Тим ничего не говорит о том, что он только что был на этом месте. И что он там видел. Приносят его пиво, он делает большой глоток и смыкает губы.

– Ты был прав, это самое вкусное пиво, которое я пил.

Аксель вытягивает шею.

– Я же коносьер, говорит он и пялится на двух молодых парней, которые проходят мимо по тротуару, голые до пояса, мускулистые и блестящие от масла. Он присвистывает. Наклоняется к Тиму.

– Я тут постоянно возбуждаюсь летом.

Тим улыбается.

– Хорошо тебе.

– Ничего хорошего, Тим. Мешает.

Аксель снова глотает пиво.

– Почему тебя это интересует?

– Имеет значение?

– Нет, на самом деле не имеет значения. Это было по-настоящему престижное строительство, – говорит он. – Я знаю, что городские власти хотели, чтобы этот центр стал частью маркетинга города. Ты же понимаешь, в том же стиле, как они рекламируют пятизвездочные отели и культурное наследие Пальмы, вместо свинства в Магалуфе и El Arenal. Центр должен был создать образ новой, прогрессивной Мальорки, где мы не только загораем, пьянствуем, принимаем наркотики и шляемся по проституткам, но и решаем загадку раковых заболеваний. Вместе с ИТ-центром это могло бы стать Кремниевой долиной Европы. Сюда стали бы съезжаться таланты, привлеченные климатом и the easy fucking lifestyle[101].

– Звучит как реклама, которая наверняка пришлась бы по душе всему лобби гостиничного бизнеса.

Аксель Биома смотрит на молодого человека в белой майке «Чемпион», покупающего в баре бутылку воды.

– Да, так же, как мне бы хотелось поиметь в попку вот того парня.

– Перестань.

– Нет, ну честно, Тим, подумай сам. Это звучит не только как реклама, но и как то, за что обеими руками ухватились бы коррумпированные политики. Они обожают дорогие стройки. Больше, чем родных детей. А тут явный шанс распилить общественные средства, а заодно и получить откаты от немца и подрядчиков.

Тиму хочется, чтобы Аксель говорил шепотом, он не хочет, чтобы кто-то из обгоревших до красноты потных туристов за столиками услышал, о чем они говорят.

– То есть ты удивлен, что стройка остановлена?

Аксель сначала отрицательно качает головой, и потом кивает.

– Из-за одной косточки динозавра, да. За этим явно должно быть что-то другое. С каких это пор на острове начали беспокоиться о доисторических обломках шейки бедра?

– А что другое может за этим стоять?

– Откуда мне знать? Поругались на тему, кому и сколько полагается отката? О чем могут спорить коррумпированные? О деньгах, конечно, в той или иной форме. Всегда.

– Но вы копались?

– Немного. Но ничего не откопали. Ты же знаешь, какие дымовые завесы они могут устроить. А прозрачности по отношению к прессе тут ровно ноль. Так что мы не нашли вообще ничего.

Аксель смотрит на свои ногти, они блестят от полировки.

– Может, раскопки и этот гигантский динозавр и были подлинной причиной. Я не знаю, – говорит он.

Тим допивает пиво, и Аксель выкрикивает заказ, обращаясь к темноволосому бармену, протирающему за стойкой бокалы.

– Дадут нам еще этого оккупационного и поселенческого пива из Израиля?

– Coming right up[102], Аксель.

– Ты еще что-нибудь знаешь о стройке? Как нашли этого динозавра?

– Я брал интервью у одного рабочего. Доминиканца. Они начали копать там, где должен был быть заложен фундамент одного из зданий, и в первый же день он увидел кость. А прораб сразу остановил работу.

– Странно, ведь они могли просто спрятать эту кость и промолчать?

– Именно. Доминиканец был удивлен, могу сказать. И ему, и другим нужен заработок, им платят почасово, они хотели копать дальше, но нет, нет. Стоп, и все.

– А потом начались раскопки?

– Они и сейчас идут, насколько мне известно.

– Есть у тебя номер доминиканца?

– Само собой. Я всегда разоблачаю свои источники информации.

– Я же твой друг, Аксель.

– Конечно. Но деньги, Тим, такая вещь – они или есть, или их нет. Я давно присматриваюсь к рубашкам от «Баленсиаги» в бутике на углу.

Тим достает портмоне. Двигает пять из сотенных купюр Петера Канта через стол.

– Рубашка стоит семьсот.

Еще две банкноты на стол.

Аксель берет деньги, кладет их в карман брюк и достает телефон. Нажимает на кнопки. Произносит имя. Номер. Адрес.

Тим встает.

– Не забывай, что ты тут чужой, – говорит Аксель. – Ты можешь дорыться до гнойных язв, сам того не понимая.