– А мадам Легран по-прежнему с мадемуазель Натали?

– Да. – Амалия повернулась к поэту, как будто витающему в облаках: – Алексей Иванович, вы побеседуете с ней? Вы обещали…

Ей показалось или Нередин и правда взглянул на нее с раздражением?

– Что? А! Да, конечно, госпожа баронесса.

Нет, он не витал в облаках – место, в котором поэт мысленно пребывал, явно находилось куда ближе.

Амалия пристально посмотрела на него. Любопытно, уж не увлекся ли он королевой Елизаветой? Ей всего сорок четыре года, она красивая женщина, по-королевски величавая и к тому же перенесшая недавно такое человеческое, такое понятное горе. Большинству людей хватило бы и одного из перечисленных качеств – королевского сана, – чтобы увлечься той, которая в юности слыла самой очаровательной принцессой Баварии.

Нередин, заметив испытующий взгляд спутницы, рассердился на себя и стал смотреть в сторону. Он не хотел, чтобы кто-то догадался о его мыслях и тем более – о его переживаниях.

Коляска подъехала к санаторию, Констан натянул вожжи, и Шатогерен подал руку Амалии, помогая спуститься.

– Наконец-то приехали… Здравствуйте, мисс Лоуренс! – оживленно заговорила баронесса. – А, вот и вы, Шарль! Кстати, шевалье, у меня для вас есть телеграмма, я забрала ее на почте… Ален, мадам Ревейер уже уехала? Что ж, она сделала свой выбор… Да, и как состояние мадемуазель Натали?

«Бьюсь об заклад, мне предстоит тягостная сцена, – размышлял поэт, идя по коридору к комнатам художницы. – Уж конечно, она будет плакать и каяться. Не выношу таких людей! Если уж делаешь что-то, так нечего останавливаться на полпути. А сделать глупость и потом каяться… Не проще ли тогда не делать глупостей, чтобы не мучить ни себя, ни других?»

Как видим, подобно большинству мужчин, Нередин не выносил сцен, и менее всего ему были приятны те, которые устраивали женщины. Ах, сколько он в свое время насмотрелся таких сцен от К… Она в совершенстве умела их устраивать, для нее было достаточно любого пустяка, чтобы превратить его в трагедию и основательно испортить настроение окружающим. Но, по крайней мере, надо отдать ей должное – она не пыталась покончить с собой.

Не то чтобы поэт был чрезмерно догматичен – нет, он считал, что человек имеет право покушаться на свою жизнь, только если у него есть для этого очень веский повод. Он знал, до чего может довести беспросветная нужда, знал, на что может вынудить потеря того, кого любишь; и эти причины были ему близки и понятны. Однако поступка Натали он не понимал, и даже больше – ее поступок раздражал поэта и не находил в нем сочувствия. Все в девушке было бестолково: и ее высокий рост, и длинные руки, которыми она постоянно размахивала, и ее поведение, и ее действия. И даже ее любовь к себе он находил бестолковой и скучной. Причем понимал, что несправедлив, что попросту жесток, но ничего не мог с собой поделать.

Несмотря на все усилия Нередина, лицо его, когда он вошел в комнату художницы, было хмурым. Однако Натали, лежавшая в постели, так просияла, увидев его, что даже не заметила его раздражения.

– Алексей Иванович… А я так боялась, что вы не придете!

Мадам Легран тактично отсела в угол и стала делать вид, что читает какой-то роман. Нередин сел на ее место у изголовья и постарался напустить на себя непринужденный вид. И то, что он оказался вынужден играть, притворяться, тоже было ему неприятно. По правде говоря, он с удовольствием сейчас очутился бы где-нибудь в другом месте… да хоть на той унылой вилле, где жила необыкновенная женщина с бабочками в волосах. Однако он отогнал от себя это воспоминание.

– Вы нас всех огорчили, мадемуазель… – полушутливо-полусерьезно заговорил Алексей. – Ну посудите сами, что такое вы затеяли? Нехорошо, очень нехорошо… И доктор Гийоме так рассердился, что хотел сразу же попросить вас из санатория. Нельзя же так поступать, в самом деле!

И он увидел, как Натали побледнела, в глазах ее появился ужас… А ведь она даже не подумала о том, что Гийоме, главный врач санатория, вряд ли мог одобрить ее действия; а так как доктор мало с кем церемонился, то, конечно же, логично было ждать, что он попытается избавиться от столь неудобной пациентки. И если доктор ее выгонит, она больше не увидит Нередина, и поэт не будет приносить ей свои новые стихи… Натали схватила Алексея за руки, стала бессвязно умолять его, клясться, что больше никогда, никогда… и она и не понимает, что на нее нашло… Но ей было так плохо, так плохо! Никто даже представления не имеет, как ей было плохо…

– А я уж решил, что вы просто не хотите закончить мой портрет, – тоном фата ввернул Нередин.

Но эта пустейшая, нелепейшая фраза, за которую поэту тотчас же стало стыдно, почему-то окрылила Натали. Конечно, она только будет счастлива сделать настоящий портрет! Ее работа послужит его славе, и она будет так рада, так счастлива…

Алексею сделалось совсем неловко. Он понял, что если бы сейчас попросил ее, скажем, броситься со скалы, девушка бы, не задумываясь, исполнила его желание. Но такое положение не льстило ему, а возмущало ту часть его души, которая превыше всего ценила свободу – и свою, и чужую. И еще он невольно подумал, что, когда человек смотрит на тебя как преданная собака, очень трудно удержаться, чтобы не обойтись с ним как с собакой. Последнее открытие задело его – он вовсе не считал себя циником и не любил думать о людях хуже, чем они заслуживают.

– Месье Гийоме очень сердится на меня? – спросила Натали, заливаясь краской. – Только бы доктор не выгнал меня!

Нередин ответил, что теперь все зависит только от нее. О том, что Амалия убедила доктора не трогать Натали, Алексей умолчал, чтобы излишне не обнадеживать художницу; но по пылкости, с которой девушка поклялась ему, что больше не будет пытаться наложить на себя руки, он понял, что все и впрямь осталось позади.

– Вот и хорошо, – поэт поднялся с места, – я постараюсь Гийоме уговорить.

На лицо Натали набежало облачко.

– Вы уже уходите? – робко спросила она.

Алексей хотел ответить: «Мне надо работать», что было правдой, но по опыту он знал, что ни один человек на свете, кроме поэтов, не считает написание стихов работой, и оттого промолчал. Натали покосилась на окно.

– Странно, – проговорила она, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот уже второй раз я его вижу.

– Кого? – быстро спросил Нередин.

– Молодого человека с военной выправкой, – пояснила Натали. – Иногда он появляется на берегу и смотрит на наш дом.

Нередин посмотрел в окно и в самом деле увидел на берегу высокого блондина, которого прежде не видел. «Еще одна тайна, – подумал он. – Интересно, а баронессе Корф о странном визитере известно?»

Он пожелал Натали поскорее выздороветь и вышел из комнаты.

«А что, если… что, если этот человек имеет какое-то отношение к гибели мадам Карнавале? Ведь не зря же он ходит там по берегу один…»