Отвязывая коней, я с тоской представил себе холодную ночевку на голой земле где-нибудь в горах, но тем не менее вскочил в седло и уехал прочь.

Руби Шоу вышла на крыльцо и долго выкрикивала мне вслед ругательства, но я не обернулся.

Если Боб Хеселтайн и вправду собирался укрыться в горах возле Теллурида, то ему не мешало бы поторопиться. Сезон подходил к концу, а зимой в этом краю сугробы наметает выше крыши. Между тем, засев однажды в этих горах, он вынужден будет оставаться там до весны, если только он не мастер по ходьбе на лыжах или снегоступах.

Я ни разу в жизни не пробовал ходить на лыжах, но почтальоны в горных районах издавна пользуются ими. В Калифорнии я знавал одного человека по прозвищу Снегоступ Томсон, который сделал себе имя, доставляя почту на этих самых снегоступах.

В воздухе уже становилось свежо. Это навело меня на мысли о пристанище на зиму. Если я хотел увидеть Вашти до того, как полетят снежинки, то мне следовало забыть о Хеселтайне и не терять времени зря.

Листья начали сворачиваться от утренних морозов, и на склонах гор засверкали золотые брызги осиновых крон. Густые осинники струились вниз по крутым откосам, словно земля решила отдать все свое золото в жаждущие его руки людей, и это золото было сразу для всех — стоит только взглянуть и полюбоваться. Такое богатство не растрачивается и не тускнеет с годами; оно живет в памяти и оживает с приходом новой осени.

Я ехал домой, погруженный в свои мысли. Домой? Ну что ж, для меня дом — там, где Вашти, хотя я и не сразу это понял. Вопрос лишь в том, где теперь Вашти? И вспоминает ли она обо мне так же, как я о ней?

Сколько раз, мотаясь по стране, я встречал людей, которые осели на выбранном месте, чтобы завести свое дело. И только я один все гонялся за парой воришек, вместо того чтобы построить что-нибудь свое.

Люди находили свое место на ранчо, фермах, рудниках. Они делали себе имя, как те янки, что первыми прибыли в Калифорнию; и этих людей будут уважать через много лет, когда от нынешнего времени останется только память… Только память, но не пример для подражания.

Да, славно ехать по прерии, распевая песни под ясным солнцем, но я слишком много повидал потрепанных кочевой жизнью стариков, сидящих в своих лохмотьях на чужом крыльце, и не стремился стать одним из них.

А как же те, кто работает не покладая рук, строя свое будущее? Можете не сомневаться — я их уважаю. Они — во всяком случае, большинство из них — отроят, открывают новые земли, облегчают жизнь тем, кто придет следом. Они берут на себя самую тяжелую часть работы — прокладывают пути, роют шахты, копают колодцы, стерегут скот, строят железные дороги. Я искренне хотел внести свой вклад в общее дело обустройства страны, но я был бы не против и присутствовать при дележке дивидендов.

Дорога повернула, и передо мной открылся поселок: два десятка домов и только что остановившийся дилижанс — пыль еще не осела, и собаки не умолкли.

Пассажиры только начали сходить с дилижанса, когда я подъехал к коновязи и спешился.

Это был не Бог весть что за культурный центр. Почтовая станция служила одновременно и салуном, и рестораном. За ней находился корраль, пара сараев и еще один салун. На другом доме виднелась вывеска крупными буквами: «Постель».

Коренастый человек с квадратной нижней челюстью наблюдал за пассажирами с крыльца здания станции. Он повернулся ко мне, когда я подходил к дверям, отряхиваясь от пыли. У него был значок шерифа.

— Шел Такер?

— Да.

— Войдите.

Он зашел за стойку, открыл огромный древний сейф и вынул оттуда мешок, который поставил на стойку передо мной.

— Здесь был человек, который продал лошадь и взял билет на дилижанс. Перед отъездом он зашел ко мне, угостил меня выпивкой и поставил на стол этот мешок. Он сказал так: «Через несколько часов — самое большое через пару дней — сюда приедет человек по имени Шел Такер». Он очень подробно вас описал. «И когда он зайдет к вам, скажите ему, чтобы он взял этот мешок и успокоился… Просто скажите, чтоб он успокоился». Я спросил его, не Боб ли он Хеселтайн, и он ответил «да», а потом добавил: «Я не могу скрываться всю жизнь. Человек должен спокойно спать по ночам и отдыхать иногда. Я пытался удрать от него, но не сумел. Мы пытались убить его, но тоже не сумели. Я должен же хоть иногда спать спокойно. Отдайте ему это и скажите, чтобы он отстал».

— Спасибо, — сказал я. — Жаль, что он не сделал этого месяц назад… а лучше еще раньше.

— Он сделал это сейчас. И что же, вы и правда собираетесь от него отстать?

— А почему нет? Мне сам по себе Хеселтайн безразличен. Я просто должен вернуть эти деньги — или часть их — одним людям из Техаса.

Человек с шерифским значком кивнул.

— Вы позволите мне угостить вас?

— Да вроде как это я должен сейчас ставить выпивку.

Бармен принес нам на стол бутылку.

— Мне, пожалуйста, еще кофе, — попросил я, — и хоть чего-нибудь поесть.

— У нас сегодня еды навалом, — сказал он, — дилижанс привез только двоих. Старик и девушка.

Дверь открылась, пропуская пассажиров. Я поднял глаза — в дверях стояла Вашти. Вашти и ее отец.

— Шел! О Шел! — вскрикнула она и бросилась прямо мне в объятья, как будто так и должно быть.

Старик Оуэн показался мне еще старше, и вид у него был очень усталый. Однако он взглянул на меня с ухмылкой:

— Похоже, тебя заарканили, мальчик мой.

— Как вы здесь оказались?

— Я попал под камнепад, и меня здорово помяло. Доктор велел мне поискать место с более теплым климатом. Я сказал, что давно собирался переехать сюда, а он ответил, что мне лучше поторопиться, а не ждать, пока помру. И вот мы в пути.

— Кон сказал нам, что ты был в Лос-Анджелесе, — вставила Вашти.

— Где я только не был, — ответил я, — но сейчас я еду обратно.

Человек с шерифским значком вышел, остался лишь возница с дилижанса. Он подошел к стойке бара и, взяв выпивку, заговорил с барменом.

— Я ехал к вам, — сказал я Вашти и ее отцу. — Я вернул свои деньги, и с этим наконец покончено.

— Как бы не так!

В дверях, черный от ярости, стоял Боб Хеселтайн.

— Отойди-ка, Ваш, — тихо попросил я и обратился к Хеселтайну: — Я думал, ты уехал, Боб. Мне показалось, что ты завязал с этим делом.

— Как же, дьявол меня побери! Я собирался было, но подумал еще раз и просто взбесился от злости и сказал себе, что буду идиотом, если сдамся!

— Боб, — сказал я, — у тебя еще есть шанс. Дорога открыта, лошадь твоя под седлом. Я не хочу тебя убивать.

— Ты долго издевался надо мной, — прорычал он. — Надо мной! Над Бобом Хеселтайном! Мне надо было пристрелить тебя во время нашей первой встречи!