— Да, совершенно так.

— Мне жаль, но я разочарую вас тем, что не стану отвечать на этот вопрос. Потому что любой мой ответ, каким-то образом, но непременно окажет влияние на ваше решение, а этого быть не должно, я уже говорила об этом. В утешение, расскажу вам одну притчу, которую очень люблю, и вспоминаю в минуты, когда сама стою перед трудным выбором. Она коротка. Странник, путешествующий в горах, оступившись, сорвался с тропы в отвесную пропасть, на каменистом дне которой, ждала его неминуемая смерть. Он уже парил в смертельно падении, как вдруг, под руку ему попалась тонкая ветка хилого деревца, чудом прижившегося на гранитной поверхности скалы. Отчаянно вцепился в нее несчастный, но деревцо, было чахлым, ветка тонкой, и с каждым мгновеньем он ощущал, как рвутся под тяжестью его тела, слабые корни. Еще минута — другая — деревце оторвется от скалы, и он продолжит свое падение в бездну. И тогда несчастный, в страстном душевном порыве обратился к Господу с просьбой о помощи. И так искренен и силен был его зов, что Господь услышал его, и отозвался вопросом. " Веришь ли ты в меня? " — " Верую, Господи!!! "

— "Крепка ли твоя вера? " — " Крепка, Господи. Как же может быть не крепка моя вера, если я воззвал к тебе, и ты отозвался?!!! " — " Что ж, если вера твоя, и вправду, так сильна, разожми руку, и отпусти несчастную ветвь… "

— И что дальше?

— А ничего. У этой притчи нет конца. Потому, что конец ее каждый должен постичь самостоятельно. И это все, что могу я ответить вам.

— Спасибо, и за это. Но есть еще один, последний вопрос, который не дает мне спокойно принять решение.

— Что ж, задавайте — последний, хотя я готова говорить с вами и далее.

— Мы часто сегодня упоминали Создателя, надеюсь, что не всуе. Но ведь согласно его учению, добровольный уход из этого мира — смертный грех. Как же тогда могу я мечтать о блаженстве и покое в мире ином?

— А разве вам доводилось беседовать с самим Создателем?

— Бог мой, разумеется, нет — Тогда отчего вы так уверены, что он так же твердолоб и непреклонен, как некоторые из тех, кто вещает от его имени и вершит его именем свой собственный суд?

— Но Писание…

— Потому и Писание, что писано людьми, причем многократно переписано и переведено на разные языки. И потом, обратитесь к тому же Писанию, только не так, скороговоркой, как происходит чаще всего. Какую гибкость и тонкость души проявляет Иисус бесчисленное множество раз! Как трепетно касается он каждой судьбы и каждой души, оказавшейся в поле его божественного видения!

Впрочем, повторю снова, это вопрос вашей веры и вашего восприятия воли Господней. Разве не явил он ее вам, позволив несчастной душе вашего Егора, обратиться к вам? Но — думайте! Думайте сами. Решение должно быть только вашим. И если вас так уж страшит факт добровольного ухода из этой жизни — молитесь. Господь милосерд, и уже, явив вам столько милостей, возможно, явит и другую, избавив вас от тяжких сомнений.

Таковы были последние мои вопросы.

И ответы Кассандры вполне удовлетворили меня.

Теперь мне было, о чем размышлять, принимая свое последнее решение.

Она была щедра. И пищи для этих размышлений я получила достаточно.

И только странное затишье моей души несколько пугает меня.

Но думаю, она просто готовится сейчас к тяжкой работе, которая предстоит ей уже этой ночью.

Однако теперь только вечер, и я коротаю его в надежде еще раз говорить с Егором.

Я много о чем хочу и должна сказать ему. Но пока он не ищет встречи со мной.

И чат, в который я постоянно выхожу, оживляется только при моем появлении.

Нет, Егор, конечно же, не станет просто караулить меня в чате, он снова даст один из своих прежде странных, а теперь забавляющих меня знаков.

И я жду.

Пока же, нужно исполнить слово, данное Мусе.

И хотя рука моя долго и очень неохотно тянется к трубке телефона, а пальцы, словно нечаянно попадают все не на те кнопки, я все же иду до конца.

Муся срывает трубку, не дав дозвучать даже первому сигналу вызова.

Я отчетливо вижу ее, окаменевшую возле телефона в застывшей позе.

Взгляд уставлен в одну точку, руки сжаты в замок руками на полных коленях.

Так она могла сидеть часами, когда ждала чего-то важного.

Сейчас важнее всего на свете для нее был мой звонок, и рассказ о том, чем завершилось общение с Касандрой.

Но я проявляю верх неблагодарности, причем окрашенной самыми черными красками, потому, что вовсе не собираюсь посвящать Мусю во все, что произошло со мной в прозрачной обители Кассандры.

И я отчего-то уверена, что, и она ни за что не сделает этого, какой бы Машенькой не была для нее Муся.

— Ну что? — голос Муси так переполнен чувствами, что даже вопрос звучит, не так банально, как мог бы, в любом другом случае — Спасибо тебе. Ты была права: она настоящая.

— Я это знаю давно. Что она сказала тебе? Или ты не можешь говорить?

Если она предупредила, не рассказывать, то не смей, не надо. — Бедная Муся!

Она не может даже представить себе, что я могу не захотеть рассказывать ей обо всем, без всякого на то заперта от Кассандры.

— Нет, ничего такого она мне не говорила — Тогда рассказывай! Я извелась в ожидании, я так переволновалась, что даже сердце прихватило. Но если хочешь, я сейчас возьму такси и приеду?

— Нет, что ты! Куда ехать, с больным сердцем? Да и нет необходимости. Я в полном порядке. Она мне здорово помогла. Даже на душе как-то светлее стало. — вдохновенно вру я. Прости, Господи, и ты, Муся, прости, но не могу я иначе. Слава Богу, она, по-моему, не улавливает фальши.

— Конечно! Наконец-то ты уверовала! Ведь сколько я тебе об этом толковала! Давно бы уже…. — Муся неожиданно спотыкается на полу — слове, не в состоянии сформулировать какого же результата давно добилась я, воспользуйся ее советами. И, вроде бы, даже смущается этого, словно нечаянно едва не сказала что-то бестактное. Не понято только — что? Другое дело: если бы Мусе было известно истинное состояние моих дел, тогда она не то что смутилась, а натуральным образом сгорела бы дотла. На секунду в душу мою заползает скользкая холодная змейка сомнения: уж не поделилась ли Кассандра своими наблюдениями и открытиями с добросердечной Машенькой? Но Муся уже преодолела невидимый порожек, и несколько взволнованно, но уверенно заканчивает фразу — обрела покой душевный. И прекратила метаться от прощения к проклятиям.

Змея быстро выскальзывает на волю, покидая мою душу.

Нет, не предавала меня Кассандра, даже благородной спасительнице моей — Мусе.

А замялась та потому, что с языка у нее в тот момент рвались слова, которые она, право слово! — давно должна была бы уже сказать мне, и наверняка томилась от собственной нерешительности.