Взглянув в висевшее в туалетной комнате лесного домика зеркало, я увидела раскрасневшееся от мороза лицо, на котором — слава Богу! — не осталось следов моего стремительного падения физиономией в снег. Начав мыть руки, я снова и снова их нежно поглаживала, забавляясь тем, какими скользкими и мягкими они стали под воздействием мыльной пены. Я была здесь одна, и, видимо, поэтому меня начали терзать тревожные воспоминания о событиях, произошедших прошлым вечером: я вспомнила, как извивалась похожая на огромный факел человеческая фигура, слышала вопли… А может, мне только показалось, что я слышала крики отчаяния и страха? Эта ужасная сцена то и дело возникала перед моим мысленным взором в течение всей ночи и большей части утра. А еще я все никак не могла избавиться от запаха — от тошнотворного запаха обожженной плоти и копоти горящего керосина. Мне казалось, что этот запах впитался в мою кожу. Я терла ее, и терла, и терла, однако запах не исчезал — как не исчезала стоящая перед моим внутренним взором сцена и как не стихали в моих ушах отзвуки жутких воплей…

Я услышала, как скрипнула дверь. Любители покататься на коньках, похоже, наконец-то пришли, чтобы позавтракать.

Я вышла из туалета и заглянула в комнату, где должны были накрыть завтрак и куда можно было войти прямо со двора.

— Как хорошо, что…

— Как хорошо, что мы встретились здесь?.. К сожалению, вы, похоже, собирались произнести совсем не эти слова. Вы с некоторых пор стали меня избегать, а я все никак не могу понять почему.

Николай, снимая с себя каракулевую шубу и каракулевую шапку — типичную одежду русских, — насмешливо смотрел на меня.

— Я же, наоборот, очень рад вас видеть. А особенно я рад обнаружить вас здесь одну, что весьма необычно.

Я со страхом подумала, что он сейчас подойдет ко мне. Он, однако, направился к мини-бару.

— Я зашел, чтобы выпить бокальчик чего-нибудь горячительного. Хотите составить мне компанию?

— Нет, спасибо.

Я подошла к стоящему возле камина креслу, на котором я раньше разложила свою влажную верхнюю одежду, чтобы она высохла, и стала ощупывать ее, надеясь, что она уже сухая и я смогу надеть ее и уйти.

— Имейте в виду, что самый лучший способ согреться в такой холод — это выпить немного водки.

Стоя спиной к этому русскому, я услышала, как он приложил горлышко бутылки к стакану, после чего раздалось журчание наливаемой в стакан жидкости.

— Жаркий огонь тоже, конечно же, помогает.

Даже не видя его, я поняла, что он подошел ко мне сзади: до моих ноздрей донесся его своеобразный запах, а до моих ушей — его не менее своеобразный голос.

— А вам что, не нравится кататься на коньках со всеми остальными? — с напускной грубоватостью спросила я.

— Я сейчас предпочитаю… заниматься другими делами. Например, разговаривать с вами. Есть много чего, о чем мы могли бы поговорить, — туманно ответил он.

— Неужели? Я так не думаю.

Он улыбнулся, а затем одним большим глотком осушил свой стакан с водкой. Я повернулась, чтобы уйти подальше от этого человека, находиться возле которого мне было противно.

— Куда это вы уходите так быстро? — Он, схватив за локоть, попытался меня удержать.

Я, резко выдернув руку, высвободилась из его цепких пальцев.

— Я хочу присесть.

Николай покачал головой, несколько раз прищелкнув своим слюнявым языком.

— Если вы будете стоять так далеко от камина, вам станет холодно. Вы легко одеты…

— Нет, не станет. Мне не станет холодно, — сердито возразила я.

— Еще как станет! — не унимался Николай. — Вам лучше отсюда не уходить. Я хочу вам кое-что показать.

Он начал снимать свои перчатки. Я до этого момента даже и не замечала, что его руки в перчатках. Когда он их снял, я увидела, что его руки перебинтованы. Он размотал бинт на одной из них и показал ее мне. Моему взору предстала весьма неприятная на вид кроваво-красная плоть, кожа на которой была местами вообще содрана, а местами свисала кусками, как разорванная бумага. А еще эта плоть была покрыта волдырями, похожими на гноящиеся фурункулы. У меня в животе вдруг похолодело.

— Вы случайно не можете отгадать, кто со мной такое сотворил?

— По правде говоря, нет, — ответила я, стараясь казаться невозмутимой. В действительности же я была ошеломлена, заинтригована и испытывала чувство отвращения.

— Это произошло вчера вечером. Кто-то швырнул мне под ноги керосиновую лампу.

Мой похолодевший живот стал вообще ледяным. Это был он! Он был тем человеком, который прятал свое лицо под маской! Он был тем человеком, который гнался за мной по подземным коридорам и в конце концов меня схватил! Да, этим человеком был Николай! И он не сгорел, он выжил… Выражение моего лица, наверное, говорило о том, что я чувствую, а сама я не знала, что сказать.

— Удивлены, да? Я тоже вчера вечером удивился, когда увидел вас там. Вот уж не ожидал! Что делала молодая дама — красивая и изысканная — в таком мрачном месте? Ее присутствие там было всего лишь случайностью или же осознанным поступком? Кто ее подослал? На кого она работает? Да уж, думаю, данный случай обеспокоил всех тех людей. А вот меня — нет. Я человек более прагматичный…

Николай подошел ко мне и толкнул меня к стене. Я бросила поверх его плеча взгляд на дверь и пришла в отчаяние, увидев, что он запер дверь на засов. Мы с Николаем находились в этом доме вдвоем, а потому звать на помощь мне было некого. Оставалось лишь надеяться, что сюда вот-вот придут с озера все остальные. Я сделала шажок назад, еще один шажок — и уперлась спиной в стену.

— Я задаю вопросы и всегда получаю на них ответы. Всегда. Я — чего он, видимо, и добивался — почувствовала, что на меня сейчас будет оказано всеподавляющее психологическое воздействие, и невольно начала пасовать перед подобной угрозой, тщетно пытаясь успокоить свое дыхание, участившее из-за охватившего меня страха.

Не теряя меня из виду, Николай взял стоявшую возле камина кочергу и сунул ее конец в раскаленные угли. Я, услышав звук железа, ткнувшегося в камень, и увидев взмывшие вверх искры, задрожала от ужаса. А он продолжал давить на мою беззащитную психику.

— Все дело в эффективности данного метода. Нельзя ни в чем полагаться ни на удачу, ни на экспромт. Техника должна быть отточенной, чтобы боль была не просто невыносимой, но еще и непрерывной и усиливающейся. Это идеальный способ подавить волю. В конце концов все «раскалываются» — абсолютно все.

Николай вытащил кочергу из горячих углей. Сквозь покрывавший ее конец тонкий слой пепла проглядывало раскаленное докрасна железо. Николай удовлетворенно посмотрел на кочергу и снова засунул ее конец в угли.

— Нет ничего лучше огня. Примитивно, но эффективно. Раскаленное железо — как кислота, конец кочерги — как нож или как жало… Мне это хорошо известно, — сказал он, поднося свою обожженную руку к моим глазам. Когда я опустила взгляд, чтобы не смотреть на его руку, он попытался схватить меня пальцами за подбородок, чтобы приподнять мою голову. Я откинула голову назад и с отвращением посмотрела на Николая. — Вам не нравится? Уверяю вас, что, как только человек привыкает к боли, она становится для него приятной — приятной и заманчивой, как запретные плотские наслаждения. Мне, например, огонь помогает подчинить себе мощь своего рассудка. Обладая мощным рассудком, можно перетерпеть что угодно. Например, мощь рассудка позволяет некоторым йогам ходить по горящим углям. А теперь представьте себе, что эти кусочки кожи отрываются один за другим… отрываются медленно, обнажая плоть. Начинает течь кровь, лопаются волдыри. И все это — по живому… По живому… Ресницы: раскаленное железо сжигает их и вонзается в глаза. Рот: губы, покрытые волдырями, обожженный язык… Раскаленное железо прикасается к горлу… изнутри.