номера, я не узнал его. Телевизор стоял не в углу, а у стены рядом с окном. Столик со стаканами был застелен чистой салфеткой и переместился так, что трапезничать за ним нужно было, сидя на кровати. Маша стояла у порога ванной и оглядывала комнату.

— Мне показалось, что так будет уютней, — сказала она, посмотрев на меня. — Вдруг тебе захочется включить телевизор.

Я не хочу, чтобы ты смотрел его, повернувшись ко мне спиной.

— Я никогда не поворачиваюсь к тебе спиной, — сказал я, целуя ее в щеку.

Маша взяла у меня пакет с продуктами и сказала:

— В этой комнате не хватает только цветов.

— Да, — согласился я. — Завтра утром я куплю самый большой букет самых красивых цветов, какие только продаются в Москве.

— Ты все-таки взял себе красного вина, — сказала Маша, заглянув в пакет и увидев «Кьянти».

— Я хочу, чтобы ты тоже попробовала его, — ответил я.

— Я попробую все, что ты предложишь, милый. Сегодня я хочу делать только то, что нравится тебе.

Я смотрел на Машу и думал, что вся жизнь до встречи с ней была у меня лишь вступлением к чему-то настоящему. Как азбука у первоклассника, которая открывает дверь в мир удивительных и прекрасных книг. Мне казалось, что я раскрыл эту дверь, на пороге которой стояла Маша, и теперь на меня хлынули все добро и красота мира.

Маша выставила на стол закуски, я открыл «Кьянти», налил в стаканы. Мы чокнулись, глядя друг на друга, я поцеловал ее в губы и выпил. Маша тряхнула головой, держа стакан в вытянутой руке, потом поставила его на стол и сказала:

— Теперь я всегда буду пить только «Кьянти». — Немного помолчала и добавила: — Если его будут продавать в магазинах и если у меня найдутся деньги.

«Кьянти» действительно оказалось хорошим вином. Мы выпили всю бутылку, затем принялись за велтлинское. Маша запьянела, такой я видел ее в первый раз. Она все время смеялась, иногда жестикулировала, объясняя что-то, и мне было хорошо оттого, что она, наконец-то, расслабилась и освободилась от своей стеснительности. Я смеялся вместе с ней. Когда бутылка велтлинского подходила к концу, она вдруг поставила стакан на стол и, глядя на меня совершенно трезвыми глазами, сказала:

— У меня такое чувство, будто это наш последний праздник.

— Только в том случае, если больше не будет ни велтлинского, ни «Кьянти», — ответил я.

— Я вовсе не это имела в виду, — сказала Маша. — У меня какое-то странное предчувствие. Я не могу его объяснить, но оно во мне.

— А у меня совсем другое чувство, — сказал я, обнимая ее. — Я теперь не оставлю тебя ни на одну минуту.

— Я тоже хотела бы этого, милый, — ответила Маша.

Мне еще в Праге хотелось поговорить с ней о наших дальнейших отношениях. Я уже не мог без Маши, мне все время не доставало ее. Без нее я сам себе казался несчастным. Я взял ее ладонь, прислонился к ней губами, и, склонив голову, сказал:

— Сударыня, я прошу вашей руки.

Я не ожидал реакции, которая наступила после этого. Маша вздрогнула, выдернула руку, лицо ее побледнело, губы задрожали. Несколько мгновений она молча смотрела на меня, потом спросила, словно ослышавшись:

— Ты это серьезно?

— Серьезнее не бывает, — сказал я и повторил. — Сударыня, я прошу вашей руки.

— Повтори еще раз, — попросила Маша.

— Я прошу вашей руки, — уже тише произнес я и опустился на колено.

Она обняла меня за шею, поцеловала в голову и притиснула к себе. Я почувствовал, что она плачет. Я тоже обнял ее, погладил ладонью по спине и сказал:

— Я думал, ты обрадуешься, а ты разревелась.

— Это от счастья, милый. — Она подняла на меня мокрые глаза и поцеловала в губы. — Правда от счастья. Я готова отдать тебе и руку, и сердце.

Я налил велтлинского, мы чокнулись, пригубили его и поставили стаканы на стол. Пить больше не хотелось. Я смотрел на Машу и чувствовал, что с этой минуты она стала мне еще дороже. До этого она была как нечаянный подарок судьбы. А сейчас стала частью меня. А это совсем иное. Подарки со временем тускнеют и теряют цену. Общая судьба не имеет цены.

— Мы закатим самую шикарную свадьбу, — сказал я, глядя на нее счастливыми глазами. — Я хочу видеть тебя в белом воздушном платье и белых туфельках. Ты будешь такой красивой, что твои подруги умрут от зависти.

— Они и так умирают, — произнесла Маша.

— Где будем справлять свадьбу: в Москве, Барнауле или у тебя на Байкале?

— Ты знаешь, милый, я не хочу свадьбы, — сказала Маша и ее лицо сразу стало серьезным.

— Почему? — удивился я. — Это же один раз на всю жизнь.

— Я скажу тебе об этом позже. Хорошо?

— Хорошо, — согласился я.

— Я до сих пор вспоминаю храм Святого Вита и органную музыку, — задумчиво произнесла Маша.

— Да, это было чудесно, — сказал я. — Но ты не слышала хороший церковный хор. Он берет за душу так, что царапает сердце.

— Я вообще была в церкви всего несколько раз.

— Пойдем завтра, — предложил я. — В Москве много хороших церквей.

— Пойдем, — сказала Маша. Легко вздохнула и, улыбнувшись, добавила: — Знаешь, чего я хочу больше всего на свете?

— Чего? — спросил я.

— Обвенчаться в церкви.

— Ну так обвенчаемся. — Я присел рядом с ней и обнял ее за плечи. — У меня в Барнауле есть знакомый священник. Очень хороший священник. На его проповедях не протолкнуться. Он нас обвенчает.

— Как его звать?

— Отец Михаил. А что?

— Если мы будем венчаться в Барнауле, никто из подруг не увидит моего венчания. А я хочу, чтобы они его видели.

— Мы пригласим их в Барнаул.

— Это очень дорого.

— Ольгу и еще двух-трех приглашать все равно придется.

— А твои друзья? Гена и Валерий Александрович? Кстати, Генина жена так хорошо говорила о тебе.

— Нина хорошо говорила обо мне? — удивился я.

— Ты об этом спрашиваешь, как будто не веришь. — Маша пристально посмотрела на меня.

— Ты знаешь, что она сказала мне сегодня утром? Что я не стою даже мизинца твоей руки.

— Мы с ней сразу стали симпатизировать друг другу, — заметила Маша. — Она мне понравилась.

— Еще бы, — сказал я, сделав обиженное лицо. Я вспомнил, как Нина называла меня забулдыгой. Но говорить об этом Маше не стал.

— Я так хочу обвенчаться в церкви, милый, — сказала Маша, закрыв глаза и откинув голову. — И послушать церковный хор.

За окнами уже давно мерцал отсвет уличных фонарей. Мы сидели в полутемной комнате, не зажигая света. Маша притиснулась