Через несколько секунд асфальтовая площадка перед входом в редакцию газеты «Новая Грузия» опустела. Непроницаемо-черный «ЗИЛ» исчез, как фантом, как наваждение. Даже след его простыл, но все же в воздухе что-то осталось, и это что-то вселяло в души прохожих смутную тревогу, избавиться от которой удавалось, лишь отойдя на приличное расстояние.

48

Галактион Галишвили отчаянно пытался выбраться из складок чертовски тяжелого, удушающего савана, который на него набросили незнакомые детишки с мрачными взрослыми физиономиями, когда он прилег на диван, чтобы вздремнуть после бессонной ночи, заполненной работой и раздумьями. Сообразив, что его собираются похоронить заживо, задыхающийся Галишвили принялся бешено вырываться, но толку от его телодвижений было мало. Жестокие дети не только не оставили его в покое, но и насели на несчастного старика с удвоенной энергией, запихивая его в тесный ящик гроба. Он еще что-то протестующе кричал и брыкался, а молоток вколачивал гвозди в крышку его гроба. Не молоток – настоящий молот, тяжелый, неумолимый.

Бух! Бух! Бух!

– А? А-а!

Галишвили зашелся страшным предсмертным хрипом и разлепил глаза, ожидая увидеть перед собой кое-как оструганные доски, но над ним возвышался лишь самый обычный потолок, потолок его кабинета, спасительный в своей привычности и обыденности.

– Фу ты, черт…

Убирая за уши влажные от пота пряди волос, Галишвили с трудом сел, вдевая ороговевшие ступни в войлочные тапочки.

Бух! Бу-бух! Бух, бух!

Стук не прекращался. Колотили в дверь квартиры, колотили уже не размеренно, а суетливо и беспорядочно. Это означало, что звонок снова не работает по причине отключения электричества в квартале. Тамара? – удивился Галишвили. Но дочь почти никогда не наведывалась домой в рабочее время. Кроме того, она не стала бы ломиться в квартиру с таким шумом.

– Кто там? – крикнул Галишвили, плетясь к входной двери.

– Откройте! – потребовал незнакомый голос.

– А в чем, собственно говоря, дело?

– Это вы «Скорую» вызывали?

– Нет, – удивился Галишвили.

– А кто тогда? – спросили из-за двери.

– Понятия не имею.

– Все равно откройте и распишитесь, – сердито сказал мужчина. – Нам за бензин отчитываться надо. Второй ложный вызов за сегодняшнее утро. И о чем только эти бессовестные негодяи думают?

– Безобразие, – согласился Галишвили, поворачивая замок.

Одуревший ото сна, он едва не получил по носу резко распахнувшейся внутрь дверью. В квартиру ворвались трое энергичных молодых людей, с мрачными физиономиями, полностью соответствующими траурной униформе, которую они носили. «Жандармы! – понял прижатый к стене Галишвили. – Вот и настал мой час».

– Предъявите ордер! – крикнул он высоким петушиным голосом, моментально продрогнув в своей теплой байковой пижаме.

Высокий парень с красным носом сгреб старика за грудки, подтащил к себе, а потом толкнул в коридор, двинувшись за ним следом.

– Вот мой ордер, – издевательски сообщил он, прикоснувшись к пистолетной рукоятке, торчащей из кобуры. Из-за сильного насморка его голос звучал особенно противно. – Сядь на диван и не мешай, – прогнусавил он, заталкивая Галишвили в кабинет. – У тебя будет произведен обыск.

– Произвол, – пролепетал Галишвили, обмирая от предчувствия беды. – Беззаконие.

– Посмотрите на него! – развеселился один из жандармов. – Русский шпион, толкующий о законе!

– Я не шпион!

– Он не шпион, – иронично сказал товарищам парень, проникший в кабинет последним. – Он просто пособник шпиона.

– Невинная овечка!

– Божий одуванчик!

Галактион Галишвили умолк, следя за жандармами слезящимися глазами. Ему казалось вопиющим кощунством то, что в его доме хозяйничают чужаки, которые действуют якобы от имени грузинского народа, а на самом деле являются оккупантами, нагло и цинично захватившими страну. Первым делом они зачем-то сорвали шелковый зеленый абажур, висевший над письменным столом, и Галишвили тоскливо подумал, что отныне, включая свет, он всегда будет помнить сегодняшний обыск. Даже после того, как абажур будет возвращен на место. Если будет возвращен. Уж очень многозначительно жандармы поглядывали на хозяина дома, не скрывая своего злорадства. Неужели арестуют и уведут? Вот так, без суда и следствия?

Именно так, без суда и следствия. Революции бывают апельсиновыми или бархатными, но застенки и гильотины у революционных трибуналов всегда одинаковые. Настоящие. Всамделишные.

Галишвили переплел дрожащие пальцы, подивившись тому неприятному восковому оттенку, который они приобрели за несколько последних минут. Словно он уже умер, а вокруг его гроба устроила свистопляску разнузданная нечисть.

– Где ты прячешь деньги? – грубо спросил один из жандармов.

– В кармане. – Галишвили кивнул на пиджак, висящий на спинке стула. – Там что-то около десяти лари. Если вы пришли за деньгами, то берите и уходите.

– Заткнись! – насморочно рявкнул красноносый. – Не разевай пасть, если хочешь сохранить остатки своих гнилых зубов!

– Оружие есть? – непоследовательно поинтересовался второй жандарм, роясь в карманах пиджака.

Галишвили пожал плечами:

– Кухонные ножи. Подойдет?

– Наркотики? – не унимались непрошеные гости.

– Вы имеете в виду чай или кофе? – попытался отшутиться Галишвили.

Его юмор вызвал не улыбки, а ненавидящие взгляды, скрестившиеся на нем, подобно лучам прожекторов.

– Ты с нами лучше не шути, старик, – предупредил насморочный жандарм. – Не напрашивайся на неприятности.

– А разве неприятности еще не начались?

Задав этот вопрос, Галишвили скривился от боли. Ему наступили на ногу тяжелым ботинком, наступили умышленно, с вызовом, даже не подумав извиниться.

– Прекратите, – попросил он, с трудом удерживая прыгающие пальцы.

Ответом был пренебрежительный плевок на восточный ковер, привезенный писателем из поездки по среднеазиатским республикам. В те благословенные времена республики звались братскими, но как давно это было!

Галишвили тоскливо подумал, что неправильно распорядился отведенной ему жизнью. Ему следовало посвятить ее изобретению машины времени или строительству неприступного убежища, в котором можно бы было засесть вскоре после прихода к власти меченного дьяволом Горби. Засесть, чтобы больше никогда не появляться на свет божий. Потому что этот пресловутый свет не достигал проклятой богом Грузии. Ее окутал мрак. Те розы, с которыми одураченные толпы осаждали парламент, давным-давно увяли. Теперь они устилали не проспект Руставели, а безымянную могилу, в которой были погребены надежды на новую счастливую жизнь.