— Но он правда лучший! — Алена в этом ни чуть не сомневалась.

— Да, конечно же, лучший! И теперь ты будешь вздрагивать при каждом шорохе, а когда повзрослеет, будешь смотреть на телефон и ждать от него звонка, и теперь вся твоя жизнь — это время, когда он рядом и когда его нет. Перманентный режим ожидания, тревоги и удивительного счастья, которое могут дать только дети. И радость от их успехов и горечь от неудач.

Наши дети нам ничего не должны, они нам и так многое дают, а наша задача — не сломать взрослой логикой их интуицию и очень внимательно наблюдать за ее проявлениями и поощрять успехи. Интуиция у Вовки есть, и довольно высокая.

Я понимал, что Вовка слышит мои мысли, и поэтому я проговаривал слова про себя, а потом говорил их вслух. Мой эксперимент был удачным. Однажды я посадил его в кресло, обложив подушками, и сказал, глядя ему в глаза: «Вовка, скажи „папа“». И он сказал! По слогам — «па-па».

— Не может быть, — Алена не поверила. — Этого не может быть!

— Как видишь, может, если связывать мысль и речь, он поймет, что и как делать.

И я опять попросил его сказать «папа» — и он повторил. Ему тогда было всего четыре месяца. А позже, когда он стал ходить, вернее, бегать, ибо ходить для него — состояние некомфортное, он за десять-пятнадцать минут до прихода Алены подбегал к двери и торжественно объявлял «мама». И мама приходила. Причем каждый раз это было совершенно разное время.

Я мысленно хвалил его за успехи, не считая это простым совпадением. Сейчас главное — не растерять интуицию, ту, что дана от рождения. Вспоминая ту встречу со всеми своими предками, когда мне удалось заглянуть за грань бытия, я думал, глядя на Вовку: интересно, чей ген одного из тысяч предков будет звучать в его жизни как основной камертон, какой из предков проявит свои качества и задаст характеристики, по которым будет строиться его жизнь?

Я никогда не собирался изучать историю в объеме, превышающем школьный, пока не попал в Тулузу. Естественно, мне было любопытно узнать, как все было на самом деле, но мое любопытство ограничивалось предположениями, и моя интуиция не была задействована. Мне в то время казалось, что достаточно обладать верой в Бога и не искать еще более понятных символов его присутствия на земле. Те озарения, которые я периодически получаю, та информация, которая приходит ко мне во сне, — только от Него, в этом моя уверенность была максимальной, и мне этого было достаточно.

Но сопротивление, которое жители юга Франции оказали официальной доктрине Церкви, заставило меня пересмотреть свое отношение к истории, и я решил часть своего времени посвятить ее изучению. Оказывается, я многого не знал.

Я обнаруживал все новые и новые для себя вещи, о которых никогда бы и не узнал, не посетив Тулузу. Например, я всегда думал, что Рим — это центр католицизма и был им всегда, но, изучая историю средних веков, я обнаружил, что в средние века штаб-квартира папы римского была в Авиньоне, в городе на юге Франции, и причины перемещения престола из Рима во Францию объясняются политическими, вполне объективными моментами. Но по моим ощущениям, это было связано с необходимостью присутствия главных иерархов Церкви максимально близко к территории, на которой когда-то пылал огонь инквизиции, ну хотя бы для контроля и быстрого реагирования на изменение ситуации и принятия решительных мер для искоренения ереси, которая в свое время захватила не какую-то малую часть населения, а огромный регион, где и бедные, и богатые по каким-то причинам, оставаясь христианами, не поддерживали доктрину Рима. Меня поразил сам факт крестового похода против христиан.

Шаг за шагом, по мере того как я собирал информацию об этой земле, у меня складывалась картина мира того периода, в основе которой лежала легенда о том, что Мария Магдалина какое-то время жила и умерла во Франции. Я все время думал, что история уже написана до меня и нет никакого смысла в ней что-то еще искать, но, исходя из многочисленных исторических версий и споров, я решил, что, поскольку официальная история не является достоверной в принципе, я буду основываться не на истории, а на собственной интуиции, доверяя исключительно ей. История мне нужна была лишь для того, чтобы объема моих знаний было достаточно для интерпретации своих ощущений. Мироздание никогда не дает информации больше, чем существующий объем знаний, а поскольку в плане истории у меня, как оказалось, был существенный пробел, необходимость в ее изучении была очевидной.

Примерно год у меня ушел на чтение любой информации, которая была в книгах и в сети Интернет. Какие-то вещи я отметал однозначно как недостоверные, а какие-то оставлял в своей памяти — те, где при прочтении интуитивно понимал, что это правда. Все даты событий я сверял с китайским календарем, и он мне существенно помог в трактовке тех или иных событий.

Однажды на консультацию ко мне пришла женщина, она пришла с вопросом, связанным с ее дочерью, с которой она не могла найти общий язык. Просматривая ситуацию, я сказал, что у дочери очень высокая способность к изучению иностранных языков и эта составляющая перешла ей от матери.

— Какой язык кроме русского вы знаете?

— Я профессиональный переводчик, перевожу с арамейского на русский и английский.

Я своим ушам не поверил. Передо мной сидел человек, знающий древнейший язык, язык, на котором написана Библия, язык на котором, как утверждают многочисленные источники, говорил Иисус.

— Вы знаете, меня очень интересует история, но у меня есть большое сомнение в том, что она переведена правильно. А вы как считаете?

Женщина тяжело вздохнула.

— Я до сих пор работаю в этом направлении и перевожу тексты, в том числе и по заказу Церкви. И некоторые мои переводы, которые я делаю с большой ответственностью, отвергаются заказчиком без объяснения причин, и я, как специалист, очень переживаю за это. Даже сейчас идет искажение истории, я пытаюсь бороться, но моя борьба не на равных. Я всего лишь переводчик и не могу влиять на ситуацию.

— Но как же не можете? Вы можете опубликовать свои переводы.

— Но тогда я останусь без работы, а мне надо на что-то дочь растить.

— И что, вы переводите как надо?

— Нет, я даю им свой перевод, а дальше они уж сами его трактуют по-своему и не всегда правильно.

— А вы можете мне дать ваш перевод и тот, который уже опубликован?

Женщина вся съежилась.

— Нет, нет, не просите, я боюсь остаться без работы.

Я не стал настаивать на своем предложении, хотя мне было очень интересно узнать, с чем именно не согласен заказчик, с какой трактовкой. Мне не терпелось услышать этот древний язык.

— А скажите что-нибудь на арамейском?

Она произнесла несколько слов. Я слышал этот язык впервые. И слушал себя. Реакции нет. Ни жарко, ни холодно. Язык и язык. Я надеялся, что услышу в нем что-то знакомое. Однажды я говорил во сне, говорил вслух, и утром мама мне об этом сказала. «Ты с кем-то спорил, но язык твой был мне непонятен. Ты повторял какие-то слова, ты что-то доказывал. В твоих словах был какой-то смысл, но я ничего не поняла». Тогда я не вспомнил этот свой сон и ночной разговор, свидетелем которого невольно стала моя мама, но спустя много лет я увидел во сне дьявола, идущего с запада на восток, и в состоянии паники и ужаса я молился на совершенно непонятном мне языке. Я понимал каждое слово своей молитвы, но что это был за язык, я не знаю. После визита переводчика с арамейского я уверен только в том, что это был не арамейский, и пока ни один из других языков, которые я могу определить по звучанию, не понимая их.