— Значит, я прав, — облегченно вздохнул Костас, потянулся рукой к ремню, где в специальной сумке хранились инструменты, достал оттуда кусачки и надел резиновые перчатки, предохраняющие от поражения током. Впрочем, эти предосторожности могли оказаться излишними. Если он ошибся, никакие перчатки им уже не помогут.

Он посмотрел на Джека.

— Надеюсь, ты, как всегда, со мной в эту трудную минуту?

— Да, я с тобой.

Костас принял прежнее удобное положение, в левой руке зажав кусачки, а правой поддерживая провод, дугой свисавший с корпуса боеголовки. Какое-то время он лежал неподвижно, словно собираясь с мыслями или прощаясь с жизнью. Единственным звуком, нарушавшим гробовую тишину в оружейном отсеке, были капли конденсата да их хриплое дыхание, прорывавшееся сквозь респираторные маски. Катя и Джек посмотрели друг другу в глаза.

Лицо Костаса покрылось крупными каплями пота, и он сорвал правой рукой маску, чтобы лучше видеть провод. Затем зажал руку между колен, снял перчатку, судорожно смахнул пот с лица и напряженно уставился на красный провод.

Как только он зажал провод кусачками, Катя закрыла глаза и пригнулась. Костас собрался с силами и перекусил провод. В жуткой тишине щелчок кусачек прозвучал как взрыв бомбы.

И снова воцарилась тишина.

Все трое на секунду затаили дыхание, но им показалось, что прошла целая вечность. Затем Костас громко вздохнул с облегчением и откинулся на мокрый холодный пол. Через минуту он пришел в себя, сунул кусачки в сумку и надел на лицо респиратор. Потом повернулся к Джеку и хитро подмигнул.

— Вот видишь? Нет проблем.

Джек походил на человека, который только что заглянул смерти в лицо. Но он быстро совладал с собой и слабо улыбнулся:

— Нет проблем.

У входа в оружейный отсек Костас снял с ремня еще один прибор — коробочку желтого цвета размером с мобильный телефон. Подняв крышку, он нажал кнопку, и дисплей засветился зеленоватым светом.

— Система глобального позиционирования, — гордо объявил он. — Эта штука здорово поможет нам.

— Она может работать здесь? — удивилась Катя. На экране замелькали цифры.

— Этот прибор — наша специальная разработка, — признался Джек. — Он соединяет в себе обычный подводный акустический прибор СГП и навигационный компьютер. Внутри лодки мы не могли послать акустический сигнал и потому не имели доступа к СГП. Вместо этого нам пришлось обратиться к базе данных ММУ и навести справки о субмарине. Потом мы соединились через внешний радиомаяк, который находится за пределами лодки, получили доступ к нашему акваподу и сравнили их с данными системы СГП. Таким образом, компьютер позволит нам определять местонахождение, будто мы используем СГП.

— Получилось, — объявил Костас. — Я получил с нашего аквапода фиксированные данные о том, где именно наша древняя лестница была накрыта подводной лодкой. Это под загрузочным отсеком торпедной камеры, примерно в двухстах сорока одном градусе от нашего нынешнего местонахождения, или на семь и шесть десятых метра впереди и двумя метрами ниже — чуть позади оружейного отсека и непосредственно перед входом в камеру балласта.

Когда Костас стал оглядываться в поисках пути к указанной точке, Катя схватила его за руку.

— Прежде чем пойдем туда, вы должны посмотреть еще на одну вещь, — произнесла она с тревожной нотой в голосе и показала рукой на центральный проход, где они недавно лежали на полу под торпедами, умирая от страха. — Этот проход должен быть свободным, чтобы можно было беспрепятственно вынуть торпеды из транспортировочных ящиков и переправить их к пусковой установке. Но сейчас он почему-то заблокирован.

Это было так очевидно! Они должны были догадаться раньше, но так увлеклись разминированием, что не обратили на этот факт внимания.

— Там пара упаковочных ящиков, — озадаченно произнес Костас и, протиснувшись между двумя рядами торпед, заглянул за них. — А позади еще два таких же. И дальше видны два ящика.

Костас постепенно удалялся от них, и его голос становился тише.

— Всего здесь шесть ящиков, каждый почти четыре метра в длину и полметра в ширину. По всей видимости, их опустили через люк оружейного отсека, а потом перетащили сюда с помощью торпедного крана.

— Это оружейные ящики? — поинтересовался Джек. Костас наклонился над одним из них и смахнул толстый слой белого осадка.

— Трудно сказать. Они слишком короткие для торпед или ракет и слишком широкие для пусковых установок. Конечно, надо бы открыть хоть один, но у нас нет ни времени, ни инструментов.

— На них какая-то маркировка. — Катя протиснулась к ящикам вслед за Костасом и принялась снимать слой белого порошка, под которым виднелась металлическая пластина с цифрами. — Это код Министерства обороны СССР, — прокомментировала девушка, показав на группу замысловатых символов. — Это действительно оружие. — Она смахнула белый порошок с другого обозначения и наклонилась ниже, чтобы разобрать надпись.

— «Электро…» — начала Катя и вдруг запнулась. — «Электрохимприбор».

Джеком и Костасом мгновенно овладело дурное предчувствие.

— «Электрохимприбор», — повторила Катя. — Больше известный под названием «Почтовый ящик 418» — главный советский завод по сборке термоядерного оружия.

Костас тяжело откинулся на ящик.

— Матерь Божья! Значит, это термоядерные боеголовки, которые по размерам вполне подходят для ракет среднего радиуса действия.

— Точнее сказать, «ССН-20», или «Осетр». — Катя встала. — Одна такая в пять раз мощнее, чем сброшенная на Хиросиму бомба. Здесь шесть ящиков, и в каждом по десять боеголовок. — Она замолкла и угрюмо уставилась на зеленые ящики. — Именно поэтому, вероятно, советские власти сделали все, чтобы сохранить в тайне факт гибели подводной лодки. А после этого события в порту прописки «Казбека» и в других местах стали исчезать люди. Теперь ясно, что их просто-напросто убрали, как при Сталине. Причем исчезновения прошли практически незамеченными на фоне более важных событий.

— Вы хотите сказать, что эти ядерные боеголовки украдены? — удивился Костас.

— После афганской войны Советская армия была полностью дезорганизована. Стал быстро распадаться и Военно-морской флот СССР. Все суда оказались на приколе, экипажи изнывали от скуки и безделья. Жалованье военнослужащим резко снизилось, а зачастую им и вовсе денег не платили. За последние годы существования Советского Союза Западу было продано больше секретной информации, чем за весь период «холодной войны».

— Как Антонов отнесся к этому? — спросил Костас.

— Этот человек верой и правдой служил своему государству, но оказался крайне опасным в условиях его полного распада и наступления анархии. Он ненавидел так называемую «гласность», презирал «перестройку» и отвергал любые попытки установить нормальные отношения со странами Запада. Поэтому все выглядит как последний акт его открытого неповиновения продажным властям.