и в популярности таких передач, где давали практические советы по укреплению здоровья, как «Если хочешь быть здоров», «Утренней разминки» и в особенности «Ритмической гимнастики», трансляция которой началась в 1984 году. Ведущие перечисленных передач призывали советских телезрителей вместе с ними делать зарядку, стоя перед экраном, чтобы взбодриться и укрепить организм[499].

Наконец, анализ материальных аспектов советского телевидения свидетельствует о сложной связи между телевизором и самосознанием советского человека. Советские исследователи, изучавшие воздействие телевидения на психику, с самого начала часто говорили о нем в терминологии семейных отношений, протезов и душевных расстройств. Каждодневное присутствие телевизора в доме, его бросающаяся в глаза и живо ощутимая материальность («эффект присутствия») часто превращали его в «члена семьи» или «друга»[500]. Способность моментально передавать изображения и звуки со всего мира побудила Сергея Муратова, видного советского теоретика телевидения, назвать его «планетарным зрением» и «земношарным слухом» человечества[501]. Советские врачи, между тем, придумали для склонности проводить перед экраном много времени термин «телемания»[502]. Употребление такой терминологии показывает, что на уровне культуры сложилось представление о телевизоре как материальном отражении сложно устроенного, децентрализованного и неупорядоченного самосознания – отражении, где эта неупорядоченность проступала со всей отчетливостью, проблематизируя в исторической перспективе присущие советской культуре фантазии о полном контроле над материальным миром. Муратов охарактеризовал дестабилизирующие свойства телевизора как «зыбкую поверхность кинескопа» – метафора, указывающая на размытость границы между экраном и личностью, а значит, на опасность, что первый поглотит вторую[503].

Работы о советском телевидении исчисляются сотнями, если не тысячами, но большинство из них, в том числе ключевые исследования в данной области, сосредоточены на содержательном аспекте[504]. Если же говорит о самом телевизоре, нельзя не согласиться с метким наблюдением Михая Чиксентмихайи и Юджина Рохберга-Халтона, пусть сделанном в другом историческом и географическом контексте: «Исследователи не интересуются воздействием на людей телевидения – их внимание направлено лишь на передачи <…> Сама вещь, телевизор, передающий сигнал, кажется им нейтральным»[505]. Но это заблуждение. Как показывают теоретики и критики медиа, приводя доводы, порой различающиеся на уровне модальности, но схожие по сути, телевизор одним своим присутствием – вне зависимости от содержания транслируемых программ – неизбежно меняет культуру, в которую он проник.

Теоретики советского телевидения, писавшие о нем сразу после его появления, в частности Владимир Саппак и Ираклий Андроников, подчеркивали его способность восстанавливать связи между индивидами и более крупными единицами общества, преодолевать социальное отчуждение, формировать и укреплять сообщества[506]. Саппак, как и Муратов, так же видел, что оно влияет на пространственные координаты советского жилища, разрушая «квартирный мирок», поскольку пропускает в огороженное четырьмя стенами пространство образы внешнего мира[507]. Их взгляд на способность телевидения реорганизовывать домашнее пространство и повседневную жизнь перекликается с воззрениями Маршалла Маклюэна, называвшего телевидение одним из технологических «протезов», продолжающих личность человека в пространстве и времени, помогающих ему покорить их, но вместе с тем меняющих природу человеческого самосознания[508]. Еще более радикален подход Фридриха Киттлера: он полностью устранил из предлагаемой им системы интерпретаций идеологический компонент и сделал акцент на преобразовательном потенциале медиа как таковых в их материальности и без необходимости ссылаться на какие-либо внешние факторы[509]. Исторические изменения, сопровождавшие изобретение телевидения, не обусловлены какой-либо политической системой, государственной идеологией или социальными условиями, в которых появился этот вид медиа. Правильнее сказать, что причиной перемен послужило само телевидение как система материальных объектов, воздействующих на человека за счет контакта с экраном (Киттлер называет его «поверхностным эффектом»). В одном из последних интервью Киттлер заметил, что в результате технического прогресса люди превратились в «отражение созданной ими техники» и добавил: «В конце концов, это мы подстраиваемся под технику, а не она под нас»[510].

Названных теоретиков медиа роднит интерес к сложным отношением между материальностью телевидения (вне зависимости от содержания телепрограмм) и личностью. В этой главе я не буду пытаться примирить или синтезировать их взгляды, но исхожу из общего тезиса, что телевизор не является ни нейтральным, ни безобидным объектом. Я покажу, каким образом советские телезрители обнаружили, что телевизор и телевещание обладают властью над их телом и личностью, и как это открытие транслировалось в телесеансы экстрасенсов Кашпировского и Чумака.

Вуайеристская революция в советском жилище

С начала 1960‐х по середину 1980‐х годов телевидение массово распространялось по Советскому Союзу. Согласно изданному в 1989 году статистическому сборнику о внутренней торговле в СССР, если в 1965 году на сто домохозяйств приходилось всего двадцать четыре обладателя телевизора, то в 1988 году – уже сто три[511]. По числу телевизоров на человека традиционно лидировали городские жители, но к 1980‐м годам сельская местность догнала город: например, в ходе исследования, посвященного досугу в сельской части Татарстана, выяснилось, что по сравнению с 1967 годом, когда телевизор был только у 15 % жителей, к 1983 году этот показатель существенно вырос до 96 %[512].

Появление телевидения можно во многих отношениях назвать революцией жилого пространства. В работе о «телевидении в семейном кругу» в США после Второй мировой войны Линн Шпигель обратила внимание, что массовое распространение телевидения заметно изменило облик американского дома. Обстановка гостиной выстроилась вокруг телевизора, ставшего средоточием жилища американцев и местом, где американская семья проводила свободное время[513]. Схожий процесс произошел и в СССР: массовое появление телевизоров в советских квартирах изменило их интерьер. Иметь телевизор считалось престижным, поэтому для обитателей квартиры он занял главное место в доме, преобразовав иерархию бытовых объектов и поднявшись на ее вершину. Диваны и кресла полукругом выстроились перед телевизором, чтобы жильцы могли почувствовать себя в новой роли – телезрителей, так что за телевизором окончательно закрепилось главное место в советском жилище[514]. В большинстве квартир телевизор вытеснил радио на кухню, где его можно было слушать за приготовлением пищи или во время еды, а книги все чаще воспринимались как предмет интерьера.

Массовое распространение в советских квартирах телевизоров сопровождалось еще одним любопытным феноменом, в 1970‐е годы преобразовавшим пространство советского жилища, – появлением стенки, массивного шкафа от пола до потолка, размещавшегося вдоль более длинной стены прямоугольной гостиной в советской квартире со стандартной планировкой и пришедшего на смену более разношерстной мебели хрущевской эпохи[515]. Сьюзан Рид, проследившая динамику этих изменений, сделала акцент на стремлении государства просвещать и воспитывать и истолковала их как модернистскую кампанию, направленную на насаждение нового, социалистического, отвечающего нормам гигиены и упорядоченного образа жизни среди населения, бóльшую часть которого составляли люди, переехавшие в город из сельской местности, или их дети. Современный, лаконичный дизайн стенки призван был помочь обитателям квартир освоиться в роли жителя современной социалистической страны[516]. Сергей Ушакин подчеркивал