Думаю, что представил Берия товарищу Сталину Серго Орджоникидзе. Именно с ним сперва Берия завязал отношения, ездил к нему, когда Серго Орджоникидзе отдыхал в Боржоми и, кажется, в Кисловодске.

По характеру своему Берия был очень крутым, жестким, грубым и властным человеком, не любившим делить власть с кем-нибудь. Хотя при решении оперативных вопросов он обычно собирал совещания начальников соответствующих отделов, вызывал часто и рядовых работников, непосредственно занятых той или иной разработкой, но это делалось только для того, чтобы разобраться в деле, а затем самому принять решение.

Но когда Берия хотел или это было ему нужно, он мог быть любезным, гостеприимным хозяином, показать себя хорошим товарищем, внимательным и чутким. Берия старался это делать в отношении своего ближайшего окружения, понимая, что от того, как будет работать его окружение, зависит его собственная судьба.

Другое дело люди, занимавшие официальные посты, люди, которым он должен был подчиняться по работе.

Обычно он старался осторожно дискредитировать их в разговорах с подчиненными ему работниками, делал о них колкие замечания, а то и просто нецензурно ругал. Никогда не упускал случая какой-либо фразой умалить человека, принизить его.

Я не могу сейчас конкретно припомнить, про кого и что именно он говорил, но помню его выражения, вроде: «Что он понимает в этом деле! Вот дурак! Бедняга, он мало к чему способен» и т. д. Эти выражения часто срывались у него с уст, буквально как только затворялась дверь за вышедшим из его кабинета человеком.

Надо сказать, что присылавшиеся из Москвы на пост председателя Зак. ЧК люди (Павлуновский, Кацнельсон, Кауль) действительно не блистали особыми способностями. Берия умело их выживал одного за другим, пока, наконец, не добился назначения себя на этот пост. Сделавшись председателем Зак. ГПУ и полномочным представителем ОГПУ в Закавказье, Берия на этом не остановился.

Следующей ступенью для него были – секретарь ЦК КП(б) Грузии и секретарь Заккрайкома ЗКП(б).

Но прежде чем дальше излагать события, я должен коротко остановиться на истории с Павлуновским.

Это было, кажется, в 1927 или 1928 году. Начальником секретного отдела ЧК Грузии был тогда Валик, начальником КРО – Залпетер, начальником ЭКО – Ершов, начальником Инфаго – я. Председателем Зак. ГПУ был прислан некий Павлуновский, который всем нам, начальникам отделов, не понравился. Мы не любили к нему ходить на доклад, так как он плохо разбирался в сложных условиях Грузии и Закавказья, а оперативную работу знал слабо. Конечно, и Берия, по своему обыкновению, всячески старался дискредитировать Павлуновского в наших глазах. Отношения с Павлуновским Берия и всего аппарата обострились.

Между тем в этот период Берия почему-то воспылал большой дружбой к начальнику ЭКО Ершову и стал его заметно выделять, а нами открыто пренебрегать, хотя до этого ко всем нам он относился одинаково ровно и хорошо. Берия перестал нас принимать, и работа явно страдала, особенно по линии СО и КРО, где требовались ежедневные указания. Мы собирались переговорить с Берия о создавшемся положении, но не успели этого сделать, так как Берия внезапно уехал в Москву в командировку, фактически даже не попрощавшись с нами. Тогда Валик и Залпетер решили пойти и рассказать Павлуновскому о том, что оперативная работа в аппарате вследствие странного поведения Берия находится под угрозой срыва. Павлуновский был весьма обрадован, получив в свои руки козырь для борьбы с Берия.

Вначале о таком повороте дела я ничего не знал, но позже Валик и Залпетер рассказали мне о своих посещениях Павлуновского, объяснив это мне необходимостью вывести оперативную работу из того тупика, в который ее завел Берия. Из неправильно понимаемого тогда мною чувства товарищества (я, конечно, считал товарищами Валика и Залпетера, а не Берия, бывшего нашим начальником) я согласился по их просьбе вместе с ними пойти к Павлуновскому.

Мне тогда казалось по моей наивности, что я помогаю товарищам в их оперативной работе. Но скоро я увидел, что речь идет не об оперативной работе, а о борьбе против Берия, в которую меня втягивают. Павлуновский вынудил меня даже написать официальный рапорт с просьбой откомандировать меня в Москву, так как-де «я не могу работать с Берией». Этот рапорт, насколько мне известно, находится в архивных делах б. Заккрайкома ВКП(б).

Склок, по характеру своему, я не переносил. Создавшаяся обстановка меня мучила, Павлуновский, у которого я был всего раза три, мне не нравился, и я вообще перестал ходить и к Павлуновскому, и к Берии, кроме как в случаях крайней служебной необходимости. А по содержанию моей работы в Инфаго такие случаи бывали, к счастью, редко.

Вскоре, однако, эта склочная история как-то сама собой затихла. Павлуновского убрали из Закавказья, позже в разное время уехали из Тбилиси также Залпетер и Валик. Мои отношения с Берия стали налаживаться, хотя, конечно, не без шероховатостей.

По причине этих шероховатостей, а также из личных соображений семейного порядка я просил Берия перевести меня из Тбилиси куда-нибудь в район, и в феврале 1929 г. Берия направил меня в Батуми заместителем председателя и начальником СОЧ ГПУ Аджаристана.

Я счел нужным остановиться на этой истории с Павлуновским, так как она, к сожалению, во многом определила в дальнейшем мои отношения к Берия. Я в какой-то мере чувствовал себя виноватым перед Берия, который, так сказать, «простил» меня. Это заставляло меня в дальнейшем лучше думать о Берия, чем он заслуживал, и, в свою очередь, не раз «прощать» Берия случаи его пренебрежения мною, факты грубоватого со мной обращения, главным образом в Москве.

Теперь в свете новых данных о Берия я спрашиваю себя, почему он «пощадил» меня после случая с Павлуновским, когда он мог меня уничтожить, как говорится, одним пальцем, как позже он сделал это с Валиком и Залпетером, расстреляв их после прихода в НКВД СССР. Я думаю теперь, что я все-таки тогда был ему нужен и он не находил подходящего человека из числа русских. А расправиться со мной он мог в любое время и позже. К тому же он, безусловно, понимал, что я по натуре своей не способен интриговать, а история с Павлуновским, расцененная мною в одном письме, посланном ему в 1931 г. из Батуми, как ошибка с моей стороны, давала ему известную гарантию, что она не повторится. Берия также понимал, что для этого он должен сохранить хотя бы видимость хороших отношений ко мне. Действительно, в дальнейшем Берия изредка, но умело делал по отношению ко мне «жесты», которые поддерживали периодами начинавшее угасать во мне убеждение о том, что он хорошо относится ко мне. Теперь я уверен в том, что это был только строгий, точный расчет холодного, жесткого карьериста, делавшего свои ходы в большой, задуманной им вражеской игре против Партии и Советской власти.

В Батуми я проработал 2 с лишним года. В мае 1931 г. Берия вызвал меня из Батуми для участия в составлении доклада о политическом положении Грузии. Большое место в докладе занимало, насколько я помню, положение в Аджаристане, что и было причиной моего вызова.

Через несколько дней я был назначен начальником организованного тогда секретного отдела Зак. ГПУ и в Батуми больше не вернулся.