Мэтью опустил взгляд на их руки: ее — узкую и белую, свою — большую, грубую, покрытую шрамами. Хорошая иллюстрация. Не хуже, чем все остальное, показывает, какая между ними пропасть.

— Я не знал планов отца, только чувствовал: что-то происходит. Я не хотел, чтобы он нырял с Ван Дайком в тот день, потому что слышал, как они спорили накануне. Я просил его не нырять или хотя бы позволить мне спуститься с ним, а он только рассмеялся… — Мэтью замотал головой, словно пытаясь стряхнуть воспоминания. — Да, я не ответил на твой вопрос. Очевидно, отец обыскал каюту Ван Дайка, нашел дневник и скопировал самые важные страницы. Думаю, из-за этого они и спорили.

— Мэтью, почему ты рассказываешь это мне? Зачем возвращаешься к тому, что уже нельзя изменить?

— Потому что ты не останешься, если я просто попрошу тебя.

Тейт убрала руку.

— Значит, играешь на моем сострадании?

— Нет. Излагаю факты. Ты не веришь, что мы найдем «Изабеллу»? — Он внимательно смотрел ей в глаза, оценивая ее реакцию. — Ты уверена в том, что мы не найдем амулет, а если и найдем, для тебя это будет всего лишь ценное старинное украшение.

— Правильно. И все, что ты рассказал, меня не переубедило. Я понимаю, почему тебе хочется верить, но это не меняет фактов.

— Мы охотимся не за фактами, Тейт. — Мэтью открыл коробку и вручил ей страницы, исписанные мелким почерком. — Если ты забыла об этом, то, может быть, прочитав дневник Анжелики, вспомнишь.

«Октябрь, 9, 1553

Утром меня убьют. У меня осталась всего одна ночь на земле, и я проведу ее в одиночестве. Они забрали даже мою дорогую Колетт. И к лучшему. Ни ее рыдания, ни молитвы, чистые и бескорыстные, не помогли бы мне, а она лишь зря страдала бы в этом подземелье, дожидаясь зари. За долгие шесть недель, прошедшие со смерти Этьена, я научилась жить в одиночестве. Я потеряла не только самого близкого друга, мою любовь, мое счастье, но и защитника.

Они сказали, что я отравила его, опоила своим колдовским зельем. Какие дураки! Я отдала бы за него жизнь. Что я и делаю. Я не смогла излечить его. Болезнь вспыхнула так неожиданно. Ни настойками, ни молитвами я не смогла отвратить смерть. И меня, его жену, они обвинили и осудили. Меня, ту, что лечила болезни всех жителей деревни, осудили как убийцу и колдунью. Все, чьи страдания я облегчала, поливали меня бранью, как волки, воющие на луну, и требовали моей смерти.

Их направляет граф, отец Этьена. Он ненавидит и желает меня. Следит ли он сейчас из окна своего замка, как воздвигают костер, который станет моим смертным ложем? Я уверена, что да. Я отчетливо представляю, как злобно сверкают его глаза, как сплетаются в молитве его алчные пальцы. О, я сгорю завтра, но он будет гореть вечно! Небольшое, но все же утешение.

Если бы я уступила, если бы предала Этьена — пусть даже после его смерти — и легла в постель его отца, может, я осталась бы жива. Так граф обещал мне. Но я с радостью предпочла пытки их проклятого христианского суда.

Я слышу, как смеются мои тюремщики. Предвкушение моей казни пьянит их. Но когда они входят в мою темницу, они не смеются. Их глаза горят страхом, их дрожащие пальцы складываются в оберегающие от колдовства знаки. Только невежи и дураки могут верить, что эти жалкие жесты в силах остановить истинное могущество.

Они отрезали мои волосы. Этьен часто называл их ангельским огнем и любил расчесывать. Даже этой последней гордости они лишили меня. Мое исхудавшее тело покрыто ранами от безжалостных пыток. Только на эту ночь они оставили меня в покое. И в этом их ошибка.

Тело мое слабеет, но душа становится сильнее. Скоро я буду с Этьеном. Я больше не рыдаю при мысли о том, что покину этот ставший таким жестоким мир, мир, который прикрывает божьим именем пытки, проклятия и убийства. Я смело встречу пламя, и, клянусь душой Этьена, я не буду молить безжалостных о пощаде и не буду взывать к богу.

Колетт тайком принесла мне колье. Конечно, мои палачи найдут и отберут его. Но этой ночью оно со мной, тяжелая золотая цепь с яркой рубиновой слезой, на которой выгравированы наши с Этьеном имена. Я смотрю на сверкающие рубины и бриллианты. Кровь и слезы. Я чувствую близость Этьена, вижу его лицо.

И я проклинаю всех, кто убил нас, кто убьет ребенка, который шевелится во мне и о котором знаем только я и Колетт. Ребенка, который никогда не узнает жизнь с ее радостями и горестями.

Ради Этьена и нашего ребенка я призываю на помощь все высшие силы. Пусть те, кто проклял меня, страдают так, как страдали мы. Пусть те, кто лишил меня всего, никогда не узнают счастья. Я проклинаю тех, кто заберет мой амулет — эту последнюю связь между мной и моей любовью. Я молю все силы рая и ада: пусть несчастья падут на голову того, кто заберет последний дар Этьена! Пусть вор потеряет самое ценное, самое дорогое. Я оставляю в наследство своим убийцам и их потомкам горе и страдания.

Завтра они сожгут меня как колдунью. Я молюсь, чтобы они оказались правы, чтобы моя власть, как и моя любовь, длилась вечно.

Анжелика Монуар».

Не в силах вымолвить ни слова, Тейт вернула Мэтью страницы, поднялась и подошла к окну. Дождь утих, лишь тяжело падали отдельные крупные капли.

— Она была так одинока, — наконец прошептала Тейт, не в силах сдержать слезы. — Она ждала в жутком подземелье ужасной смерти, оплакивала мужчину, которого любила, и ребенка, который так и не увидел свет. Неудивительно, что она молила о возмездии.

— Но услышаны ли ее мольбы?

Тейт покачала головой. Слова, написанные так давно, разрывали ее сердце, однако, когда Мэтью подошел и положил ладонь на ее влажную щеку, она отшатнулась и увидела, как потухли его глаза.

— Не надо. Я давно перестала верить в магию, и в черную, и в белую. Колье было бесконечно дорого Анжелике как связь с любимым. Проклятие — совсем другое дело.

— Забавно. Я думал, что исследователь прошлого должен обладать более богатым воображением. Разве, беря в руки старинную вещь, ты никогда не чувствовала ее силы? Ее власти?

Чувствовала. Но не собиралась в этом признаваться.

— Считай, что убедил меня. Я останусь с тобой. Мы вместе победим Ван Дайка. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы амулет не достался ему.

— Такой ответ я и хотел услышать. Я бы предложил скрепить наш договор рукопожатием, но ты же не хочешь, чтобы я касался тебя.

— Не хочу. — Тейт попыталась обойти Мэта, но он загородил дорогу. Она окинула его холодным взглядом. — Мэтью, давай не будем ставить друг друга в дурацкое положение.

— Когда начнем нырять, тебе придется терпеть меня.

— Я переживу. Не наседай.

Тейт направилась к двери, стянула на ходу ветровку, повесила ее на крючок.

— Спасибо за то, что показал мне эти бумаги, Мэтью. Теперь у меня действительно больше фактов.