Мэри: Да, совершенно верно. А внутри вас разве нет демонов, Грэм?

Я подумал, что весь этот разговор был… удивительным. Она ведь так легко открылась мне! Она ведь посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Вот я какая». Обычно люди так не поступают. Они не показывают свое истинное лицо. Они скрываются за многими слоями лжи перед самими собой и лжи перед другими людьми. Они носят маски. Они сооружают себе фасад. Они лгут. Они прячутся.

Что мне следовало бы сказать ей в ответ? Мне очень хотелось ответить ей тем же. Да, очень хотелось. Она выложила передо мной малоприятные подробности своей жизни и сделала это на одном дыхании. А что делаю я? Говорю ли я: «У меня тоже есть демоны, Мэри»? Нет. Я меняю тему разговора — вот что я делаю.

Это, конечно же, не ускользнуло от ее внимания. Она перестает откровенничать, и у меня внезапно появляется желание поговорить о какой-нибудь ерунде — например, посетовать на плохую погоду. Понятно почему. Я думаю, она знает. Точнее говоря, она не столько знает (а откуда ей знать?), сколько что-то подозревает относительно меня. Да, подозревает.

О-о, как она улыбается! Жаль, что вы не можете увидеть, как при этом морщится ее носик и щурятся ее глаза. Это одна из самых искренних и настоящих улыбок, которые я когда-либо видел. Мэри всегда очень быстро проникается радостными чувствами и очень стойко отгоняет от себя злые, ядовитые мысли.

А ее запах? В нем присутствует еле заметный аромат клубники. Думаю, это ее шампунь. Когда я ощущаю этот запах, мне приходит в голову слово «свежесть», и нет лучше слова, которым можно было бы описать Мэри.

О-о, и затем наступает финал этого вечера, после того как я довел ее до входной двери ее дома. Я не помню, чтобы когда-нибудь так сильно нервничал. Мои руки засунуты в карманы, глаза смотрят вниз, я переминаюсь с ноги на ногу. Я, скажу вам, выглядел, наверное, как неловкий школьник на первом свидании.

Но я поцеловал ее! Я сам толком не знаю, каким образом мне удалось переместиться из точки А в точку Б, но где-то между этими точками я собрал все свое мужество и наклонился к ней, а она встретила меня на полпути. Поцелуй был нежным, медленным и сладким. Наши губы легонько соприкоснулись, и ее ладошка погладила мою щеку. Я почувствовал, как по моему телу пробежал электрический разряд. Я почувствовал себя в невесомости.

Я чувствую себя в невесомости и сейчас!

— Черт побери!

Я отодвигаюсь от своего рабочего стола и еду на офисном стуле на колесиках через полкомнаты. Затем поднимаюсь на ноги и тут же чувствую сильное головокружение: стены наклоняются, а пол, как мне кажется, норовит встретиться с моим лицом. Я хватаюсь за спинку стула и пытаюсь восстановить равновесие.

— Черт побери! — повторяю я, потому что не нахожу более подходящей в данной ситуации фразы.

Я разваливаюсь на части. Мне это известно. Я почти не сплю по ночам и практически ничего не ем. Так я долго не выдержу.

И чего я благодаря этому добилась? Сначала просидела всю ночь со среды на четверг, а теперь вот сижу в ночь с четверга на пятницу возле своего компьютера и телефона, ожидая звонка из одного из мест, куда, по нашему мнению, отправится наш субъект — из Окленда, Далласа, Вашингтона или Кливленда. Я жду сообщения о пожаре в жилом доме — таком пожаре, к которому может иметь отношение наш субъект.

Но до сих пор — ничего. Нет, вообще-то пару звонков поступило: пожар в каком-то жилом доме в городе Саусалито и пожар в ресторанчике в Кливленде. Во втором случае, возможно, имел место поджог, совершенный собственником ресторанчика, решившим завязать со своим бизнесом и пытающимся разжиться деньжатами за счет страховки, однако это явно не имеет никакого отношения к нашему субъекту.

Сейчас уже пять часов утра, пятница. Я сплю лишь урывками с самого вторника. Мне необходимо поспать несколько часов, чтобы я смогла продолжать дежурить и сегодня — то есть в ночь с пятницы на субботу, — ибо сегодня наш субъект уж точно кого-нибудь убьет. Очень простая математика: если он собирается убить двух человек на этой неделе до воскресенья, то первое из этих двух убийств он должен совершить вечером в пятницу.

Прекрасно. Я абсолютно точно знаю, что это произойдет именно сегодня вечером, а я уже буквально засыпаю прямо за рабочим столом.

Я чувствую себя измученной, ощущаю слабость в коленках, мои шея и спина достигли уже, наверное, стадии трупного окоченения, пальцы ноют от торопливого шлепанья по клавиатуре компьютера в течение всей ночи, перед глазами туман… Вот в таком состоянии я покидаю здание ФБР и еду во взятом напрокат автомобиле в отель. Доехав до него, я выбираюсь из автомобиля и хлопаю дверцей. Свежий воздух осеннего утра приносит мне некоторое облегчение (улица — о да, я все еще помню, что существует такое понятие, как улица, и что там свежий воздух!).

За моими глазными яблоками возникает боль, и мое поле зрения обрамляется чем-то темным, как если бы я смотрела в туннель. Я осознаю, что мне просто необходимо как можно быстрее лечь спать. Хотя бы на несколько часов…

— Это она! — слышу я крик какой-то женщины.

Моя реакция хотя и стала замедленной, но все же я моментально отскакиваю в сторону. Я так реагирую на внезапно возникшее ощущение опасности, и проходит больше времени, чем потребовалось бы в обычной ситуации, прежде чем я осознаю, что женщина и мужчина, ринувшиеся ко мне, не собираются причинять мне никакого вреда. По крайней мере физического.

Женщина держит в руке диктофон, мужчина — видеокамеру.

— Агент Докери! — Журналистка, хорошенькая молодая афроамериканка, не дает мне пройти. — Меня зовут Дайан Белл, я из газеты «Чикаго трибюн».

Это для меня нечто новое: ко мне впервые обращается подобным образом журналист. В моем мозгу мелькают соответствующие данной ситуации фразы: «Никаких комментариев» и «Я не агент», — но вместо этого я говорю:

— Чего вы хотите?

— Агент Докери, насколько я понимаю, вы разыскиваете по всей стране серийного убийцу — человека, который, возможно, убил десятки людей и устроил пожары, чтобы скрыть следы своих преступлений.

— Я… я… — Качая головой, я выставляю перед объективом камеры ладонь и начинаю шагать по направлению к своему отелю. — Я не могу давать комментарии относительно проводимого расследования.

Я произношу эти слова машинально. Я не раз слышала, как их произносили другие люди — попавшие под шквал критики политические деятели и прокуроры с каменными лицами. «Никаких комментариев. Мы не можем давать комментарии относительно проводимого расследования».

— Значит, расследование все-таки проводится, — говорит журналистка. — Прекрасно. Благодарю вас.

Я энергично мотаю головой, что отнюдь не укрепляет мое шаткое равновесие. Я продолжаю идти, ускоряя шаг и закрываясь плечом, чтобы хоть как-то защититься от назойливой журналистки. Вход в отель — все ближе и ближе, но если я не буду осторожной, то могу потерять равновесие и грохнуться наземь прямо под объективом видеокамеры.