Остаток поездки был отмечен бессобытийностью. Уэлч, кажется, несколько усовершенствовал стиль вождения: по крайней мере за всю дорогу Диксону грозила только одна разновидность смерти — смерть от скуки; правда, грозила перманентно. И даже эта опасность на пару минут ослабила хватку, когда Уэлч выдал несколько свежих фактов о женоподобном литераторе Мишеле, персонаже, обреченном ждать в кулисах жизни Диксона, ибо путь на сцену ему, по всей вероятности, заказан. Этот Мишель, достойный сын своей матери с галльскими взглядами, сам для себя стряпал в крохотной лондонской квартирке, и нажил несварение желудка, потому что нечего употреблять всякую иностранную гадость вроде спагетти и прочего на оливковом масле. Адекватное наказание для любителя клейких тестяных шнурков и зеленоватой субстанции, что заменяет плебеям сливочное масло; уж конечно, и то и другое запивается «натуральным» черным кофе, вязким, хоть ложку ставь. Как бы то ни было, Мишель явно намеревался «денечка через два» приехать к родителям для поправки здоровья на сугубо английской пище. Диксон отвернулся к окну, хохотнул над этим последним штрихом. На сей раз он испытал всего-навсего легкий приступ бешенства. Надо же, этакая вошь живет в Лондоне, в собственной квартире. Вот почему Диксону не повезло иметь родителей, у которых объем сбережений до такой степени превышает объем здравого смысла, что они отправили сына в Лондон. Сама мысль была мучительна. Будь у Диксона такие возможности, все, все было бы сейчас по-другому. Что конкретно было бы по-другому, на секунду задумался Диксон, не нашел ответа, зато нашел, что «все» надо понимать в самом широком аспекте и в нем же рассматривать коренное отличие «всего» от того, что у Диксона есть сейчас.

Уэлч продолжал разглагольствовать, в качестве аудитории довольствуясь собственной физиономией, — физиономия смеялась его шуткам, выражала удивление или вдумчивость, на ключевые моменты реагировала поджатыми губами и проницательным прищуром. Уэлч продолжал разглагольствовать, даже когда заехал на песчаную аллею, задел расшатанный водопроводный кран, сунулся в гараж. Ограничившись единственной опасной встряской, он остановил машину в двух дюймах от гаражной внутренней стены и вылез.

Изыскивая способы выхода из машины, Диксон отверг оставленный ему коридорчик в шесть дюймов, между дверью и ближайшей стеной, и после нескольких яростных пассов с рычагом переключения передач и тормозным рычагом полез через водительское сиденье. В процессе что-то зацепилось за его брюки. Наконец он выбрался, вдохнул спертого гаражного воздуха, ощупал зад — и обнаружил, что в прореху легко проходят два пальца. Беглый осмотр водительского сиденья выявил кончик сломанной пружины, проткнувший обивку. Диксон поплелся за Уэлчем. Сердцебиение учащалось, очки запотели. Он позволил себе кошмарную гримасу — подбородок максимально опустил, нос максимально подтянул. Дом приближался; Диксон снял очки, стал протирать. Зрение у него было не самое плохое — он и без очков различал четверку свидетелей гримасы, выстроившихся у широкого окна. Итак, стояли и смотрели на Диксона (слева направо): Кристина, Бертран, миссис Уэлч и Маргарет. Диксон поспешно вернул на место нос и стал меланхолично поднимать подбородок — кто их знает, может, и поверят, что это он так мысль думает. В конце концов, отчаявшись подобрать жест или выражение лица, годное для обобщенного приветствия, он поспешил вслед Уэлчу, который успел скрыться за углом.

Однако как быть с брюками? Что хуже: чинить самому (подразумеваются поиски, а точнее, покупка материалов), отдать в ателье (подразумевается не забыть узнать, где такое ателье находится, не забыть отнести брюки, не забыть забрать брюки и заплатить за работу) или попросить о помощи мисс Катлер? Третий вариант кажется наименее затратным. Ключевое слово «кажется»: мисс Катлер, конечно, починит, но Диксон будет наказан созерцанием действа и разговором с мисс Катлер как в процессе, так и в течение неопределенного времени после него. За исключением брюк от костюма, слишком темного для всех случаев, кроме собеседований и похорон, у Диксона оставались всего одни брюки, и те с таким количеством жирных и липких пятен, что даже на театральном бродяге они были бы сочтены явным и нелепым перебором. Пускай Уэлч сам чинит. В конце концов, все из-за его колымаги. Почему, интересно, его собственные штаны не пострадали? Ничего, рано или поздно пострадают. Или он уже при дыре, просто пока не заметил.

Диксон прошел под навесом с соломенной крышей к двери, бдительно не глядя на картину, недавно купленную Уэлчем, неоднократно помянутую Уэлчем и повешенную Уэлчем в холле. Уровень детсадовца, отстающего в развитии; техника широко представлена в мужских сортирах; впрочем, тема — разнокалиберные пузатые твари, вываливающиеся из ковчега, не столь популярна. На противоположной стене была горка с медной и фарфоровой посудой. Среди прочего красовалась подаренная Диксоном пивная кружка в виде толстяка; Диксон усмехнулся, пригвоздил его к месту. Так бы и расколотил мерзавца, вместе с черной шляпой, ошарашенной рожей, руками и ногами, сработанными по образу и подобию веретена и намертво прилепленными к туловищу; расколотил бы с большим удовольствием, чем прочих обитателей горки, за исключением разве что блок-флейты. Судя по краснорожему, он знал, что думает о нем Диксон, однако болтать зарекся. Диксон приставил к каждому виску по большому пальцу, сделал ладонями несколько синхронных порхающих движений, закатил глаза, шепотом выругал и проклял краснорожего. Явился третий представитель собственности Уэлчей, подросший рыжий котенок по кличке Ид. Двоих его братьев миссис Уэлч нарекла Эго и Суперэго; они умерли во младенчестве. Изо всех сил стараясь не думать об этом, Диксон склонился к Иду и почесал его за ухом. Хороший котик — хотя бы потому, что не дается в руки старшим Уэлчам.

— Так держать, — зашептал Диксон. — Царапайся. Гадь на ковры.

Ид утробно замурлыкал.

С приближением Диксона к группе темп дня, до сих пор почти тягомотный, сорвался на галоп. Уэлч сделал резкий разворот к Диксону; Кристина, еще более цветущая, чем ему помнилось, улыбалась с заднего плана; миссис Уэлч и Бертран подались в его сторону; Маргарет продемонстрировала спину.

— А, Фолкнер! — с нажимом произнес Уэлч. Диксон вздернул очки носом.

— Да, Профессор?

— Вот что, Диксон, — Уэлч запнулся — и продолжил с беспрецедентной скоростью: — Боюсь, Диксон, произошла некоторая путаница. Я совсем забыл, что нынче вечером мы договорились с Голдсмитами пойти в театр. Нам придется ужинать рано, значит, у меня времени только сменить костюм, освежиться — и ехать в город. В машине есть место — если хотите, могу вас подбросить. Мне, разумеется, очень жаль, но сейчас я должен поторапливаться. В другой раз вместе поужинаем.

Прежде чем Уэлч выскочил из комнаты, миссис Уэлч устремилась к Диксону, как актриса, заждавшаяся реплики. Бертран держался рядом с матерью. Довольно красная с лица, миссис Уэлч выпалила:

— Мистер Диксон! Я уже не чаяла вас увидеть в своем доме. Мне надо с вами кое-что прояснить. Во-первых, не будете ли вы столь любезны поведать, если, конечно, вы в состоянии, что произошло с простынями и одеялом на кровати, которую вы недавно занимали в качестве нашего гостя? — Пока Диксон шершавым языком возил по давно пересохшей ротовой полости, миссис Уэлч добавила: — Мистер Диксон, я с нетерпением жду ответа. — Похоже, англичанка в ней на целый корпус обошла европейку в основном смысле этого слова.