…

Семейная жизнь Ральфа удалась.

До настоящей пугающей старости было еще далеко.

Другие дети Ральфа — дочка и сын выросли и работали в Баварии. Раз в месяц звонили отцу.

На могиле его родителей красовался солидный мраморный памятник.

Работа нервировала в меру.

Отношения с бургомистром, бывшим одноклассником, были задушевными. Иногда, они даже пили вместе пиво в «Золотом петухе». Не все члены городского совета были его друзьями, но даже во врагах Ральф чувствовал интуитивную поддержку властной корпорации. Между собой они позволяли себе роскошь враждовать, интриговать, изредка и пожирать себе подобных… но для всех остальных — они были сплоченной группой управляющих, связанной множеством невидимых для непосвященного связей… Полулегальные гешефты, совместные поездки… Лазурный берег, Сардиния, Гштад, Санкт-Мориц… дружба семьями… общие врачи… путаны… банки…

Ральфа приняли в Ротари-клуб и городскую масонскую ложу.

Было отчего радоваться жизни по дороге на рождественский базар…

Единственное, что омрачало прогулку, было нахлынувшее на него ни с того, ни с сего неизвестное до сих пор Ральфу чувство — ему вдруг показалось, что все, что он видит вокруг себя — как бы не настоящее. Не настоящий день. Не настоящее солнце.

Ролевая игра? Кого и с кем?

И ты сам — тоже не настоящий. А какой? Пластилиновый? Может быть.

Театральные декорации? — спрашивал он самого себя, глядя вокруг себя и посмеиваясь.

Нет. Тут небо и горизонт. Нарисованы? Слишком хорошо. Так не бывает. Все бывает.

Кино? Тоже нет. Скучно. Какой я герой? Никакой.

Сексуальная фантазия? Чья…

Нет, скорее, это описание в тексте. Неопределенное… безответственное…

И дома на заглавные буквы похожи. Даже не на наши…

Кто-то пишет про меня, — смутно догадывался он, — и он имеет власть сделать со мной и со всем этим… все, что ему заблагорассудиться. Черт побери, до чего странное и неприятное чувство.

Эй ты, там…

Бедняге Ральфу стало казаться, что это чувство его охватывало в жизни не раз… что вся его жизнь приснилась ему сегодня ночью. Или — за несколько секунд до пробуждения.

Кризис среднего возраста?

Ипохондрия своего рода?

…

Как раз тогда, когда Ральф и Лени, оба высокие, стройные, импозантные, в длинных дорогих пальто, Ральф с белоснежным шарфом, Лени с огненно-красным, подходили со стороны Кассберга к Рыночной площади, на которой располагался базар, произошло нечто… что отвлекло Ральфа от неприятных мыслей о пластилиновом мире, но заставило вспотеть от ужаса.

В длинном и узком окне городской Ратуши Ральф увидел нагую женскую фигуру с отвратительным лицом. Огромный нос начинался на лбу, а заканчивался на подбородке. Глаз и губ видно не было.

Ральф решил, что он окончательно и бесповоротно чокнулся. В отчаянии спросил Лени: «Посмотри на башню… над Роландом, в окне… видишь фигуру? И тебе, вообще… не кажется, что все ненастоящее?»

В это время они как раз входили на базар через щедро украшенные разноцветными лампочками ворота, через которые можно было бы провести боевого слона. Лени уже нашла глазами палатку с носками и чулками… и рвалась к ней. Поэтому она не приняла всерьез слова мужа и даже не взглянула на башню.

Ральф уже пожалел, что спросил жену… зачем ее мучить… отпустил ее с миром и зажмурился…

Затем посмотрел на башню еще раз… вот Роланд… вот и окно… пустое!

Померещилось…

Ральф погладил свою красивую седую голову со стрижкой ежиком, ему почему-то захотелось закурить, хотя он не курил уже лет тридцать.

Ну, голова у меня настоящая…

Понюхал воздух. Пахло жареными сосисками.

И воздух настоящий. И нос.

Подошел к Лени. Та перебирала и щупала бежевые и темные носки, соединенные вместе в три или в шесть пар.

И носки настоящие!

— Милая, я пойду, поищу глинтвейн и орешки…

— Только не уходи далеко, если потеряемся, я позвоню.

— Хорошо. Но я не взял с собой мобильник. Иначе замучают звонками.

— Тогда встретимся у большой пирамиды. Ее отовсюду видно.

Ральф отошел от носочного киоска, прошел метров двадцать пять и вдруг застыл как вкопанный. У небольшой палатки с глинтвейном.

Та же страшная нагая дама с огромным носом как ни в чем не бывало разливала в белые фарфоровые кружечки горячую черную жидкость, пахнущую перегаром и корицей.

Нет, все-таки театр!

Посетители базара забирали свое пойло… платили ей, получали сдачу… так, как будто у нее обычное человеческое лицо, а не чудовищная образина… как будто она нормально одета. Вероятно, они видели ее иначе, чем Ральф. И именно это, а нее ее нагота и безобразие испугали его. Он не хотел становиться отщепенцем-кверулантом, уродом-ясновидящим…

Еще меньше Ральф хотел бы стать героем пьесы. Надутым Гамлетом или озабоченным Фаустом. Он, особенно сегодня, и особенно тут, на рождественском базаре, хотел быть как все… хотел быть простым бюргером, пришедшим на базар попить глинтвейна и поесть жареной колбаски…

Протер глаза, пощипал себя за худую жилистую руку…

И обратился к автору: «У тебя совесть есть? Крути кино назад».

Горько посмотрел на небеса, потом малодушно скосил глаза в сторону и отошел от киоска с глинтвейном. Вернулся к Лени, которая как раз протягивала продавщице двадцать евро.

Продавщице?

Ральф поднял глаза… да, его страх оправдался… эта продавщица… это тоже было она. Жуткая нагая. Чудовище. И Лени не видела этого!

Ральф быстро повернулся к ней спиной и ахнул…

Все продавцы и продавщицы во всех киосках… все они были…

Болезнь прогрессирует, — подумал Ральф, — быстрее, чем я привыкаю к ее симптомам.

И тут же получил подтверждение этому.

Не только продавцы, но и все посетители базара, даже маленькие дети и старик в инвалидной коляске — превратились в эту… нагую фурию.

И Лени тоже.

Только он один оставался самим собой. Собой ли?

Поразительно, но все эти существа вокруг него продолжали делать то, что делали до своего превращения. Торговались, беседовали друг с другом о семейных делах, пили глинтвейн, что-то искали, находили… бывший ребенок все так же орал… а нагая на месте старика вертела колеса инвалидной коляски.

Лени-чудовище стояла рядом с Ральфом и держала в руках шерстяные носки.

Это уже слишком!

…

Затем этот странный, больной и неестественный мир стал на глазах у Ральфа разрушаться.