Когда сокровищница опустела, поляки и наемники принялись за дворец, усыпальницу московских государей, церкви и монастыри. Вырывали украшения с «царского места», с посохов, с конского наряда, с доспехов. Бесценные творения искусных ювелиров разных стран обращались в золотой и серебряный лом. Содрали золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, с раки чудотворцев в Благовещенском соборе, расхитили всю утварь из монастырей. В ход пошли и регалии царской власти. Гонсевский взял себе две самые богатые короны: одна, которую оценили в двадцать тысяч рублей, принадлежала Борису Годунову, другая, ценой «всего» в восемь тысяч, предназначалась для Лжедмитрия I. К коронам Гонсевский добавил золотой царский посох с бриллиантами. Договор с поляками запрещал вывоз этих регалий за границу, но кто тогда обращал внимание на такие мелкие формальности. Нельзя сказать, что члены Семибоярщины равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Они тоже приняли в нем посильное участие.

В начале июня 1612 года полк Зборовского, самая боеспособная польская часть, получив «жалованье», покинул Кремль, переправился за Москву-реку и с огромным обозом награбленного ушел на запад.

Затем настала очередь Гонсевского бежать из сожженного и разграбленного им города, обшарив предварительно весь Казенный приказ — не завалялось ли там что-то еще.

Гонсевский увел с собой значительную часть жолнеров. В Кремле оставались полк Будилы, насчитывавший до 1000 человек, какая-то часть отряда Струся под его начальством и сапежинцы. Польскому гарнизону досаждал не только голод, угрозой оставались и подмосковные казаки, которые время от времени возобновляли военные действия.

Ходкевич ушел в село Крайцарево и пытался оттуда снабжать провиантом кремлевский гарнизон. В поисках продовольствия гетману приходилось забираться даже в такие дальние места, как Новгородский край, где его побили шведы.

Заруцкий внимательно следил за тем, что происходило в Кремле, и использовал подходящий момент, чтобы перейти в наступление. Через две недели после ухода Ходкевича он отдал приказ об общем штурме Китай-города. Хотя казаки и ратные люди Первого ополчения бились на славу, прорвать линию китайгородских укреплений им не удалось. От пушечных залпов штурмовавшие понесли большие потери. Освободить Кремль до прихода сил Второго ополчения у Заруцкого не получилось.

Но ему удалась другая комбинация — низвержение Лжедмитрия III.

Псковский «Дмитрий» готовился прибыть в столицу и предъявить права на законную супругу Марину Мнишек, которая была любовницей Заруцкого. Воскрешение «законного супруга» грозило разрушить всю игру атамана. Но он не был тем, кто готов без борьбы уступить любимую женщину и власть безвестному проходимцу. Если псковский «вор» и нужен был Заруцкому, то только чтобы усадить на трон царицу Марину и царевича Ивана.

В конце марта Первое ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Причем в его состав вошли триста казаков. Посольство возглавил Плещеев, близкий подручный Заруцкого. Казаки, отправляясь в путь, поклялись на кресте, что еще раз «досмотрят» псковского царя «в правду» и обличат его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если государь истинный, его надлежало торжественно препроводить в Москву.

Земское посольство прибыло в Псков 11 апреля. Плещеев, будучи допущен к руке «царя», громогласно признал его истинным Дмитрием. В течение месяца посол усердно исполнял роль преданного слуги, одновременно готовя почву для переворота. Плещеев видел, что самозванец не пользовался популярностью даже у жителей Пскова. «Это был краснобай, продувной, хитрый и отчаянный малый, а оттого и собралось к нему несколько сот негодяев и мошенников, которые все помогали его словам и бредням находить сочувствие и прикрашивали их», — писал шведский дипломат Петр Петрей.

Деньгам из городской казны самозванец быстро нашел применение, после чего стал добывать средства «немерным правежом». Зажиточные псковичи с возмущением наблюдали, как выкачиваемые у них деньги «государь» щедрой рукою раздает казакам, вчерашним ярыжным и боярским холопам.

Лжедмитрий III пьянствовал и предавался разврату. Его слуги хватали на улицах молодых девушек и приводили ночью во дворец «на блуд».

От него ждали новых подтверждений того, что он сын Грозного, но в ответ слышали заученную речь о чудесном спасении, всем порядком поднадоевшую. Недовольных в Пскове оказалось более чем достаточно, и Плещееву было на кого опереться. В заговоре приняли участие несколько старших воевод и дворян, псковские торговые люди.

В мае шведы осадили псковский пригород, и на его защиту отправились казачьи отряды, преданные самозванцу. Он же сам чувствовал шаткость своих позиций. 18 мая посреди ночи кто-то стал ломиться в ворота особняка Лжедмитрия III. Он вскочил на неоседланного коня и бежал из крепости в сопровождении князя Хованского и нескольких казаков. Но Хованский и был одним из главных заговорщиков. Высланная из Пскова погоня быстро напала на след… По улицам Пскова самозванца провели привязанным к коню, после чего посадили под стражу. 20 мая Плещеев отправил гонца под Москву с известием о случившемся.

Опасаясь волнений, подмосковные вожди ополчения поначалу велели держать «вора» в Пскове. Лишь 1 июля его под усиленной охраной повезли в Москву. В пути конвой попал в засаду, и Лисовский чуть не отбил самозванца. О дальнейшей судьбе Лжедмитрия III точно неизвестно. По одной версии его убили, чтобы он не достался Лисовскому. По другой — его все-таки довезли до Москвы и там казнили, посадив предварительно на цепь для всеобщего обозрения.

Теперь у Первого и Второго ополчений появилось больше точек соприкосновения.

В начале июня подмосковный Совет постановил считать присягу псковскому «вору» недействительной. Немедленно снарядили в Ярославль дворянина Чеглокова и четырех атаманов с повинной грамотой. 6 июня послы встретились с Мининым и Пожарским и передали им приговор земли.

Трубецкой и Заруцкий сообщали о своем открытии: «во Пскове прямой Вор». В связи с этим они «крест меж себя целовали» ему не служить и «Марины и сына ее на Московское государство не хотети». Одновременно подмосковные лидеры пожаловали Пожарскому село Воронино близ Костромы, от которого тот, правда, отказался. Предлагали ярославскому правительству объединиться «во всемирном совете», чтобы избрать царя всем сообща.

Обращение вызвало разногласия в Ярославле. Одни члены «Совета земли» настаивали на немедленном соглашении с Трубецким и Заруцким, другие были категорически против союза с казаками. «Князя Дмитрия манят под Москву казаки: хотят его убити, как Прокофия Ляпунова убили». Арест самозванца не поменял отношения лидеров Нижегородского ополчения к Заруцкому.

28 июня в Ярославль из Троице-Сергиева монастыря отправился Авраамий Палицын. На встрече с Пожарским и Мининым он гневно обрушился на окруживших их «ласкателей и трапезолюбителей», которые жируют в Ярославле, тогда как казаки Первого ополчения проливают свою кровь в Москве. Полагаю, страстные увещевания Палицына произвели впечатление. Тем более что теперь походу на Москву не мешали ни возможное шведское вторжение, ни казаки в тылу, ни сторонники Лжедмитрия III в Подмосковье.