litbaza книги онлайнВоенныеНеизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 47 48 49 50 51 52 53 54 55 ... 100
Перейти на страницу:

Зато когда ожесточённость боёв возросла, новобранцы практически сравнялись с ветеранами, ранее подвергшимися психической травме (соответственно 72 и 70 %). Одни столкнулись с НАСТОЯЩИМ СТРАХОМ впервые, другие были не в состоянии справиться с однажды пережитым ужасом ещё раз.

Что происходит с человеком, когда исполнение долга ведёт к «смещению нравственных понятий»?

Наиболее подробно и аргументированно, как мне кажется, об этом написал Михаил Ильинский в книге «Индокитай. Пепел четырёх войн» на примере печально известных событий во вьетнамской общине Сонгми.

Приведу из этой книги фрагмент и надеюсь, что её автор меня простит за объёмное цитирование.

«На похоронах сержанта Кокси целую речь произнёс командир роты капитан Медина. Звучала эта речь приблизительно так: „В этом аду мы потеряли наших парней. Теперь мы должны за них отомстить, и хороши любые средства“. Или, по воспоминаниям другого участника резни в Милае, Медина сказал: „У нас есть шанс отомстить врагу… Запомните, в этой стране нет невинного гражданского населения“.

Из этого слушатели могли заключить, что они „должны стереть эту страну с лица земли“. Другие ветераны Милае вспоминали фразы: „убивайте всех живых“, „уничтожайте всё живое“. Эти слова звучали и как призыв, и как приказ. Впрочем, скорее как приказ, отвечавший настроениям солдат-исполнителей. (…)

На инструктаже выступал командующий оперативной группой полковник Баркер. Он якобы призывал „сжигать жилища вьетнамцев, затопить все тоннели, траншеи, землянки, уничтожать скот и птицу“.

Состояние „накачки“ после психологической установки начальства влияло на всё последующее поведение подчинённого человека.

В восемь часов утра, после артподготовки, готовые к бою американские солдаты высадились с вертолётов в общине Сонгми, в деревне Милае. Сначала убийства носили случайный характер, а потом они приняли размах массовой резни. Вьетнамцев словно сгоняли в „стада“ и расстреливали. Перед расстрелом мужчин (особенно молодых) жестоко избивали. Женщин публично насиловали; дома поджигали, скот убивали. Убийства стали прямым следствием предварительного психологического настроя; лейтенант Уильям Колли требовал не оставлять свидетелей. Солдаты зарывали жертвы в прибрежные пески… (…)

Во время разгула убийств американцы вели себя так, будто шёл бой. Сами участники побоища в Милае обратили внимание на то, что во время стрельбы они припадали на колено, приседали, „как будто попали под ответный огонь“. Они так объясняли своё состояние: „Если ты действительно думаешь, что стреляешь в группу беззащитных людей, то зачем пригибаться к земле, зачем ползать? Для чего все эти ужимки и уловки? Значит, ты думаешь, что на самом деле ты с кем-то воюешь. Тебе кажется, что ты можешь быть тоже убит… что они представляют для тебя реальную опасность…“ А что было здесь в Сонгми? Представления людей о жизни и смерти перевернулись. „Что-то в самом восприятии изменилось… Как было воспринимать мирных вьетнамцев? Мирные люди стали не безоружными, они так похожи на врагов, на военных или на тот образ врагов, который сложился в больном воображении“. А ещё был приказ. Кошмар смерти. Некоторые психологи пытались объяснить, что у американских солдат, совершивших злодеяния в Милае (и других мирных деревнях), были видения, миражи. Им якобы казалось, что перед ними вставали солдаты, а не старики, женщины и дети… Они, мол, „обнаружили врага“, выкурили из убежищ, заставили „выйти из засады и сражаться“. И значит: расстреливали солдат, а не мирных жителей.

Более того, в роте „C“ были в основном новобранцы — не обстрелянные, не знавшие даже мелких перестрелок, и опасные встречи с минами и „ловушками для болванов“ стали для них кошмаром, адом, катастрофой. И они стали спускать курок, не думая, кто стоит перед ними. Залп! Они хотели принять и приняли боевое крещение в Милае, а когда поняли, с кем имели дело, не подавали вида. (…)

Описания эмоционального состояния американских солдат в Милае, услышанные на допросах, были самыми разными. По воспоминаниям одних, когда солдаты стреляли в мирных жителей Сонгми, лица убийц не выражали никаких „эмоций“. Царила какая-то „деловитая озабоченность“. Время от времени „они, солдаты, прерывали своё занятие, чтобы перекусить или покурить“. Другие утверждали, что во время убийств, насилия и разрушений американцы „зверели“, становились „невменяемыми“. Один солдат устроил „бешеную погоню“ за свиньёй, которую в конце концов заколол штыком; другие развлекались, бросая гранаты и стреляя в хрупких когай — юных жительниц деревни.

Оба описания психологически достоверны. „Деловитый вид“ солдат объяснялся тем, что они пребывали в состоянии „эмоционального отупения“. Они автоматически выполняли приказы и считали, что занимаются своим „профессиональным“ делом. Безумными делало американцев зрелище бойни, кровь. Происходившее прорывало броню эмоциональной тупости, ломало чувства, все представления о выполнении „миссии выжившего“. Всё смешалось: страх перед смертью и комплекс вины в смерти других солдат. Перед всеми стоял вопрос: „Кто следующий в очереди смертников?“

Убивая вьетнамцев, американские солдаты кричали: „Эй, вы, ублюдки! Это вам за Билла Вебера!“, или „Плачьте, плачьте так, как плакали мы!“ Вид массового убийства, этот кровавый „пир“ сводил с ума, толкал на новые преступления. Это состояние знали многие убийцы, уголовники, считали американские следователи и журналисты.

Были ли проблески здравомыслия? Было разное. Только не здравомыслие. Ибо не было вообще ничего здравого. Вот записи одного из солдат: „…Проведя разведку, мы поняли, что подошли к обыкновенной деревне… Жители продолжали заниматься своими обычными делами, не обращали на нас никакого внимания… В деревню зашли 15–20 наших солдат. Потом, совсем неожиданно… жители забеспокоились… Вскоре кто-то из сержантов уже отдавал приказ "схватить тех двух и привести их сюда". Затем к ним добавили вон того третьего… Вот мы собрали целую толпу. А они в испуге кричали, визжали, брыкались и не могли понять, что происходит… Потом грянул выстрел. За ним — другой, и кто-то закричал: "Так тебе и надо, грязный ублюдок!"“.

Солдат пришёл в такое возбуждение, что сам несколько раз выстрелил в толпу… Увидел, как упали несколько человек… Его охватил ужас. Но, чтобы как-то оправдать себя и свои действия, он выстрелил снова, ещё и ещё… Далее уже был психический шок.

Другой солдат вспоминал, что во время бойни он пытался решить, убивать ему или нет маленького испуганного мальчика, которому уже отстрелили одну руку. Он подумал, что мальчик, должно быть, ровесник его сестре, и спрашивал себя: „А что если бы в нашей стране оказалась иностранная армия и какой-нибудь солдат смотрел на мою сестру, как я смотрю сейчас на этого малыша? Мог бы тот солдат убить мою сестру?“ И он решил: „Если у него хватило смелости сделать это, то хватит её и у меня“, и нажал на курок.

Вид крови, массовых убийств, психоз так овладели воображением, что превратились в „программу“ действий, которая оправдывала всё — чудовищность происходящего, варварство. Критерии выродились.

Один из участников бойни в Милае сравнивал убийство с „избавлением от зуда, который способен свести тебя с ума“. Он пояснил свою мысль: „Ты чувствуешь необходимость разрядиться. Как в Корее или как во время Второй мировой войны. В Милае солдаты могли косить из пулемётов людей, как траву. Это сводило с ума. Убить человека — это очень трудно нормальному гражданину. Выдержат ли нервы?“

1 ... 47 48 49 50 51 52 53 54 55 ... 100
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?