Мамино лицо бледно. Я оставляю Стига и беру ее под руку.

– Я раньше тоже его боялась. Но сейчас вдруг осознаю, что оно меня больше не пугает. Души умерших вернулись обратно в свой мир, а от драге не осталось ничего – даже костей. Должно быть, их унесли вороны. Пока мы будем поливать дерево, больше ничего подобного не произойдет.

Мама смотрит, как, взяв у нее ведро, я погружаю его в колодец, а затем выплескиваю воду из него на дыру в полости дерева. Над головами у нас каркает ворон, и мама нервно глядит на небо.

– Уверяю тебя, мама, все хорошо. Больше ничего дурного не случится.

– Ну хорошо. Я, наверное, сейчас оставлю вас одних – мне надо прочитать и остальные дневники.

Она видит лежащий в снегу топор и подбирает его. Я обнимаю ее и смотрю, как она идет по снегу обратно в дом, неся его. Стиг неотрывно смотрит на дерево, погруженный в свои мысли.

– О чем ты думаешь?

– А, это. – Он обнимает меня одной рукой и крепко прижимает к себе. Я льну к его груди, наслаждаясь теплом. – Дождевальная установка, – говорит он.

– Что?

– Я знаю, что ты должна поливать корни дерева каждый день, но ведь у тебя нет никаких причин пользоваться для этого именно ведром, верно?

К нам подходит Гэндальф и виляет хвостом, словно, по его мнению, это хорошая идея.

Я смеюсь, и Стиг смотрит на меня с удивлением:

– Что в этом смешного? По-моему, это могло бы сработать!

Я обнимаю его за талию:

– Да, ты прав!

Он поворачивается и наклоняется к моему лицу, и я задерживаю дыхание, когда его губы касаются моих. Он целует меня снова и снова, и каждый такой поцелуй – это тихий стук в дверь моего сердца. Его нежность растапливает накопившийся во мне лед. Я чувствую, как что-то в глубине моего существа разжимается, как я раскрепощаюсь. Быть с ним, целоваться с ним здесь, под деревом, – это как раз то, что мне нужно.

Стиг вдруг отстраняется и устремляет взгляд на что-то позади меня.

Я смотрю туда же, куда и он.

– Что-то не так?

– Мне показалось, что я вижу… – Он берет меня за руку и крепко стискивает ее. – Когда ты видишь мертвых, как они выглядят, в каком виде приходят?

Я смотрю на него с удивлением:

– А мы не можем поговорить об этом как-нибудь в другой раз?

– Конечно, конечно. – Выражение его лица быстро меняется – сначала его омрачает темная туча, потом освещает солнце. Как хорошо мне знакомы подобные перемены! Эмоции на его лице часто в мгновение ока сменяются своей полной противоположностью.

Он дергает меня за руку:

– Пойдем отсюда, пока у меня от мороза не отвалился нос.

Мы, держась за руки, идем к дому. Мы не знаем друг о друге стольких вещей, что то и дело перескакиваем в разговоре с предмета на предмет. Мне хочется расспросить его обо всем, что он любит и что не любит, о местах, где бывал, и обо всем том, что он успел повидать. У меня к нему есть миллион вопросов.

Когда мы поднимаемся на крыльцо, я останавливаюсь и целую его снова. Не знаю, чего мне хочется больше: говорить с ним или целоваться. От этой мысли меня разбирает смех.

Он слегка щиплет мой нос.

– Над чем ты смеешься?

– Я сейчас думала о том, сколь о многом хочу с тобой поговорить и сколько еще мне хочется с тобой целоваться. Даже не знаю, когда мы успеем все это сделать. По-моему, нам не хватило бы и десятка жизней.

Стиг улыбается, снова демонстрируя мне свои очаровательные ямочки.

– Du er deilig. И не беспокойся, у нас с тобой еще куча времени.

Я пытаюсь улыбнуться, но не могу отделаться от беспокойства. А что, если мама настоит на том, чтобы мы с ней сейчас же отправились домой? Что тогда будет со Стигом? Как я смогу его видеть?

В кухне мама, стоя у мойки, вытирает посуду. Дом теперь так изменился – в нем нет больше ни ощущения пустоты, ни темных теней. Он выглядит таким же, каким я его помню, местом, где я была счастлива.

Мама поворачивается и смотрит на меня с понимающей улыбкой, затем щурит глаза. Я знаю, мне предстоит ответить на множество вопросов о Стиге, а также обо всем остальном. Возможно, поначалу нам будет трудно – мне надо помочь маме столько всего понять и принять. По идее, это она должна была бы поддерживать меня, но все сложилось иначе. Теперь нам с ней нужно будет работать вместе.

Я снимаю куртку и хочу повесить ее на стул, но неправильно оцениваю расстояние до него, и куртка падает на пол. Стиг сразу же хватает ее, и я благодарно улыбаюсь, радуясь его готовности помочь.

Мама кашляет:

– Я тут думала – я могла бы продать наш лондонский дом и переехать сюда.

Стиг выжидательно смотрит на нее, потом отходит и садится у печки. До сих пор я толком не размышляла о будущем. Возможно, даже и намеренно – мне не хотелось думать о том, как именно получится так, чтобы мы со Стигом оказались вместе, я просто надеялась, что это как-нибудь, да устроится.

– Мы можем жить здесь вместе, – говорю я.

Мама хмурится:

– Тебе вовсе не обязательно жить здесь со мной. Поливать дерево – это моя обязанность.

– Но я хочу жить здесь с тобой и Стигом.

– Марта, тебе же всего семнадцать. Тебе нужно завершить образование. Уверена, что ты могла бы пожить с папой. Если ты не хочешь посещать школу, мы могли бы договориться о том, чтобы учитель обучал тебя на дому.

– Но, мама, я могла бы ездить паромом в какой-нибудь колледж на материке. Наверняка в некоторых из них есть обучение на английском, и в любом случае мне хочется выучить норвежский.

Мама удивленно вскидывает бровь.

С тех пор как я уехала из дома, прошло всего несколько дней, но столько всего изменилось. Безотносительно того, что может случиться со Стигом и мной, я не хочу больше прятаться в четырех стенах. И мне необходимо выучить норвежский, чтобы я могла прочесть все дневники сама.

– Ну что же, раз ты так уверена… – Мама улыбается, и я бросаюсь ей на шею. Ее желтый шифоновый шарф потрескивает от электричества. Шифон показывает мечты – и я вижу картинку: она стоит в большой освещенной солнцем комнате, обучая студентов писать картины.

Раньше мама продавала свои картины в одной из ведущих картинных галерей Лондона, но она бросила писать, когда от нас ушел папа. Я любила ходить на ее выставки – я гордилась ее талантом. Она никогда не говорила о том, что хотела бы преподавать живопись, но думаю, из нее вышел бы отличный преподаватель. Меня охватывает воодушевление. После развода папа отдал ей дом. Должно быть, он стоит немалых денег – вполне достаточно, чтобы купить какую-то собственность здесь.

– Мама, рядом с гаванью продается старый гостевой дом. Мы можем подремонтировать его и превратить в место, где художники могли бы отдыхать от суеты и плодотворно творить. Здесь потрясающее освещение и удивительные виды.