Даже если так, я все равно не понимала, кем была та девушка в маске, подстерегающая меня в дверях подвала.

Та, что была точной копией…

Я снова взглянула на Лукаса и почувствовала, что готова узнать всю правду. Он определенно кого-то подозревал в инциденте с люстрой. Интересно, кого?

Но по тем же причинам, что и я, он продолжал молчать.

Для Чарли.

– Растин, – заговорила я. – Ты получил от него какой-нибудь ответ?

– Ой, – произнес Лукас и сжал мою руку сильнее, будто читая между строк. – Н-нет.

Мои веки начали тяжелеть, и я закрыла свои усталые глаза, позволив смыслу сказанного, подобно атомной бомбе, безмолвно взорвать свое хрупкое сердце.

Кто-то вызвал врача по внутренней связи, и отовсюду доносились различные звуки.

Уже скоро взойдет солнце, и папа очнется ото сна. И снова начнет задавать вопросы. А затем объявит, что мы втроем вернемся туда, где Эрик приказал больше никогда не появляться.

О, Эрик. Бедный Эрик.

Я никак не могла выбросить из головы его высокие скулы и то головокружительное мгновение, когда его костлявая рука сжала мое запястье, а затем я обняла его тонкое, как рельсы, угловатое тело.

Мертв. Он был мертв. Но чудесным образом… остался в живых.

Охвативший меня ужас вызвал истерические конвульсии, и Чарли, прижавшись ко мне еще сильнее, жалобно захныкала, а Лукас снова сжал мою дрожащую руку.

Эрик все еще был там. С тех пор, как умер. Он стал заложником «Молдавии». Навсегда.

Даже если я найду способ убедить отца уехать из дома, как я оставлю Эрика одного?

– Я кое-что… забыла дома, – сказала я Лукасу, и тот окинул меня настороженным взглядом. – Я должна вернуться и забрать это.

– Я тебе не позволю, – ответил он. – Одна ты точно не пойдешь.

На секунду воображая, что могло случиться дальше, я потеряла дар речи.

– Твой отец, – сказал Лукас. – Наверное, он пробудет здесь весь день. И они придут… если я их позову.

Я сразу же поняла, о чем он.

– Уже почти утро, – подметил Лукас, привлекая мое внимание к злободневному вопросу. – С кем можно оставить Чарли на некоторое время?

Поскольку я все еще была несовершеннолетней, нам с Чарли придется пожить с семьей папиного друга, пока его не выпишут. Но медсестре я могла сказать, что просто поеду забрать свои вещи из дома.

Я решила не нагружать его подробностями своего коварного плана и просто кивнула.

В ответ он выпустил мою руку и вышел в холл, чтобы позвонить.

К счастью, мистер Арманд пережил это нападение. Но это не значит, что теперь можно было вздохнуть с облегчением.

Стоя под совершенной копией той люстры-убийцы на своей стороне «Молдавии», в том самом месте, где она с грохотом разбилась о деревянный пол, я разочарованно взглянул на маску Безумия, которая валялась рядом.

Мое лицо снова скрывала маска Доблести. Каким бы парадоксальным это ни казалось, но нашим воссоединением я был обязан Безумию, чьи жестокие действия привели меня в чувство.

Причинив вред мистеру Арманду, я не оставил ему никакого выбора, кроме как вернуться в поместье и остаться там. Куда он еще мог пойти со сломанной ногой? Кроме того, на мою «Молдавию» он потратил все свои сбережения.

Я боролся против самого себя и держал оборону, чтобы в итоге проиграть. Однако сейчас мне было что терять.

«Растин. Где же ты?»

Наконец, маска Безумия бесследно исчезла. Почувствовав блаженное спокойствие, я отбросил все страхи и перестал бояться, что она вновь появится из ниоткуда и, как только я повернусь спиной, овладеет мною во второй раз. Поэтому я медленно зашагал по темному коридору, а затем пересек порог между измерениями. Когда я проник в озаренную ярким солнцем кухню семейства Армандов, меня ослепил яркий утренний свет, отражающийся от поверхности захламленного обеденного стола.

Не сводя глаз с очаровательного букета цветов, я ослабил узел галстука, который туго сжимал мое горло, а затем расстегнул пуговицы жилета, принадлежащего Доблести.

Незаметно ко мне подкралось чувство тревоги, призывая остановиться. Однако, как и в прошлый раз, не в силах противостоять своей темной стороне, я покусился на один из цветков и, сорвав его, приготовился сделать то, что должен был. То, о чем говорил медиум. Но, вдруг услышав из подвала зловещий щелчок, сопровождающийся противным скрипом открывающейся двери, я застыл.

– Сможем ли мы когда-нибудь об этом забыть? – заговорил жуткий голос.

Я обернулся и увидел, как на фоне темного подвала, в дверях стояла кроваво-алая фигура.

– Ты имеешь в виду ее голос? – спросил я. Однако, пока нас разделяла невидимая черта между мирами, говорить с ним было безопасно.

– Ее руки, – поправил меня Гнев. – Своими руками она обнимала нас так, будто для нее мы были гораздо важнее, чем на самом деле.

– Чем когда-либо могли быть, – сказал я, исправляя ошибку.

– Именно, – его спокойствие меня поразило.

– Ты так сильно хочешь, чтобы она была рядом, – прошептал я. – Настолько сильно, что готов удерживать ее силой? Против собственной воли?

– Я пытался тебе сказать.

– Ты хотел меня обмануть.

На этот раз его костлявое лицо выглядело настолько же опечаленным, насколько и яростным.

– Так заставь меня уйти, – сказал он. – Заставь уйти нас всех. Если сможешь, конечно.

– А я решил, что вы пришли сюда затем, чтобы отговорить меня, – с горечью в голосе произнес я.

– Мы согласны с тем, что она должна вернуться, – ответил Гнев. – Теперь, когда у тебя совсем не осталось надежды, ты пытаешься использовать свой последний козырь. То есть, ее. Поэтому я прекрасно понимаю, что ты сделаешь дальше. В отличие от тебя, я не возлагаю ложных надежд на Доблесть. Как и на другие маски, которые не могут тебе помочь. Что уж говорить, ты и сам бессилен.

Говорил ли он правду? Или в очередной раз пытался вовлечь меня в новый заговор? В любом случае, это не имело значения. Гнев был абсолютно прав. У меня не было другого выхода.

Я молча уселся на стул Армандов и, аккуратно удерживая розу в черной перчатке, до конца расстегнул белую рубашку Доблести.

Слева, где когда-то билось мое сердце, как ни в чем не бывало вырисовывалась жуткая прорезь, оставленная египетским жрецом в ту злополучную ночь. Без рельефных мышц, сухожилий и крупных органов, которые могли бы мне помешать, легким движением кисти я вставил розу в искривленное отверстие своей груди.

Когда я выпустил ее из рук, она стала моим новым сердцем.