Но все же, если его не будет, Питеру будет противостоять разумный противник. И его сторонники не будут так суеверно запуганы. Как Петра, Боб и Вирломи сбежали из Риберао-Прето при одной мысли о появлении Ахилла… хотя оказалось, что они не ошиблись, все же страшно осложняла жизнь необходимость работать в одиночку, если не считать отца и мать.

А так как это были единственные люди, на которых он мог положиться, их надо считать.

Он и рассчитывал на них, но и злился тоже. Он знал, что это нерационально, но всю дорогу до министерства колоний его преследовало жгучее воспоминание, как родители в детстве его строжили, а Эндер и Валентина ничего неправильного сделать не могли. Будучи в основе своей человеком рациональным, он отметил должным образом тот факт, что после отбытия Эндера и Валентины в колонии родители стали его полностью поддерживать. Спасали его не один раз. Большего он не мог бы просить, даже если бы они его действительно любили. Они выполняли свой родительский долг, и даже с избытком.

Но это не снимало боль прошлых лет, когда все, что он делал, считалось плохим, любой его естественный инстинкт – оскорблением их версии Бога. Ну ладно, но при всем вашем осуждении помните вот что: это Эндер оказался Каином! А вы всегда думали, что это буду я.

Дурак ты, дурак, дурак, оборвал себя Питер. Эндер не убивал брата, Эндер защищался от врагов. Как и я.

Мне надо это преодолеть, говорил он себе снова и снова во время перелета.

Жаль, что здесь не на что смотреть, кроме этих дурацких телеэкранов. Или похрапывающего папы. Или матери, которая поглядывает на меня и подмигивает. Подмигивает! А почему бы не улыбнуться? Не посмотреть на меня с тем выражением обожания, как, бывало, на Эндера или Валентину? Их-то она любила.

Прекрати. Думай о том, что тебе следует делать, глупец.

О том, что тебе следует писать и публиковать, как Локи и как Демосфену, чтобы поднять народы свободных стран, возмутить правительства стран, которыми правят сверху. И нельзя допустить, чтобы эти слова затерялись среди потока новостей и событий. Но трудно привлечь внимание людей к войне, где не стреляют. Войне, идущей в далеких землях. Какое дело аргентинцам, что Индией правят люди, которых народ не выбирал? Фермеру в Калахари, ухаживающему за своими светособирающими экранами, что до того, что в Таиланде кого-то пинают ногой в лицо?

У Китая нет планов на Намибию или Аргентину. Война окончена. Так может, хватит орать впустую и пусть люди спокойно зарабатывают деньги?

Вот был истинный враг Питера. Не Ахилл. Не Китай даже. Апатия остального мира – вот что играет им на руку.

А я в космосе, лишен свободы передвижения, зависим куда более, чем раньше. Потому что если Графф решит не посылать меня обратно на Землю, то я не смогу улететь. Другого транспорта нет. Вроде бы он полностью на моей стороне. Но на самом деле его лояльность принадлежит этим отродьям из Боевой школы. Он рассчитывает использовать меня, как я рассчитывал использовать Ахилла. Я ошибся. А он может оказаться прав.

После такого долгого перелета злило, что, уже оказавшись здесь, надо было ждать, пока шаттл протанцует вдоль линии причалов. Смотреть было не на что. «Окна» были закрыты, потому что в невесомости голова кружится, если смотреть, как вертится все быстрее Земля, когда шаттл подстраивается под вращение колеса станции.

Может быть, уже моя карьера позади. Может, я уже заработал то упоминание в истории, которое у меня будет, – всего лишь сноска в чьей-то биографии, параграф в учебнике.

Может, действительно, лучшее, что можно сделать для восстановления моей репутации, – это если бы меня сейчас красиво убили.

Но, судя по развитию событий, мне предстоит погибнуть при несчастном случае в воздушном шлюзе, когда шаттл причалит к станции.

– Перестань себя жалеть, – сказала мать.

Он посмотрел на нее сердито.

– Ничего, я такого не делаю!

– И хорошо. Злись на меня, все лучше, чем раскисать.

Он хотел огрызнуться, но понял, что нет смысла отрицать вещи, очевидные для них обоих. Он действительно был угнетен, и действительно ему надо было работать. Как в день пресс-конференции, когда родители вытащили его из кровати. Это унижение ему повторять не хотелось. Он будет делать свою работу, и родителям не придется подгонять его, как ленивого школьника. И он не будет на них рявкать, когда они всего лишь говорят правду.

И потому Питер улыбнулся:

– Брось, мать. Ты же знаешь, что, если бы я горел, никто бы не дал себе труда даже на меня помочиться.

– Ну-ну, сынок, будем честными, – вмешался отец. – Сотни тысяч людей сделают это с удовольствием, только попроси. И несколько десятков тысяч готовы сделать это без всякой просьбы, если представится возможность.

– Да, слава имеет свои преимущества, – заметил Питер. – А у кого окажется пустой пузырь, поучаствуют плевками.

– Какие вы мерзости говорите, – сказала мать.

– Ты так говоришь, потому что это твоя работа, – ответил Питер.

– Тогда мне за нее недоплачивают. Потому что рабочий день получается ненормированным.

– Твоя роль в жизни. Очень по-женски. Мужчин надо цивилизовать, и именно ты должна это делать.

– И я явно не справляюсь.

В этот момент сержант МФ, исполнявший во время полета обязанности стюарда, пригласил их на выход.

Поскольку шаттл причалил к центру станции, гравитации не было. Питер и его родители поплыли вперед, хватаясь за поручни, а стюард вбросил их сумки в шлюз сразу за ними. Сумки были перехвачены парой ординарцев, явно уже сотни раз выполнявших такую операцию и никоим образом не потрясенных, что лично Гегемон прибыл в министерство колоний.

Хотя скорее всего здесь никто не знал об этом. Питер с родителями прибыли по фальшивым документам, конечно, но все же Графф должен был кому-то на станции сказать, кто они такие.

Ну, вряд ли ординарцам.

И только когда они уже достаточно далеко прошли по спице колеса, когда уже четко определялся верх и низ, их встретил кто-то из более высокопоставленных сотрудников. Человек в сером костюме – форма министерства колоний – ждал у выхода из лифта с протянутой рукой.

– Здравствуйте, мистер и миссис Реймондс. Я заместитель министра Димак. А это, очевидно, ваш сын Дик.

Питер слабо улыбнулся, услышав псевдоним, который Графф ему присвоил.

– Скажите мне, будьте добры: кто знает, кто мы на самом деле? Нам тогда не придется разыгрывать этот фарс.

– Знаю я, – негромко ответил Димак, – и больше никто на станции. И я предпочел бы сохранить это положение.

– Графф здесь?

– Министр колоний возвращается с осмотра недавно оснащенного нового корабля. Через две недели ему предстоит первый рейс, и вы не поверите, какое здесь будет движение. По шестнадцать шаттлов в день, и все это для колонистов. Грузовики пойдут прямо в сухой док.