Больше всего хотелось убежать в свою комнату, забиться в какой-нибудь угол, да хоть под кровать, и сидеть там, не высовывая носа, молясь, чтобы все волшебным образом изменилось, чтобы не было ни смерти Никсы, ни тяжкого жребия, ни даже любви к Марии Элимовне. Только бы не видеть больше такого лица отцовского, не переносить больше его гнева. И все же он не мог убежать, не мог промолчать.

– Папá, умоляю об одном: не отсылайте княжну, она ни в чем не виновата, – пролепетал Александр, но отшатнулся от громового крика императора:

– Пошел вон! Знать тебя не желаю!

Александр на подгибающихся ногах вывалился за дверь, не осознавая, жив он или нет, и не представляя, как этот день закончится. Пока шел к себе, ничего и никого вокруг не видел, только вдруг из серой мглы выступило лицо Вово Мещерского с жалостливым, участливым выражением, и Александру стало чуть легче.

Зашли в его комнаты, сели поближе к печке. Его знобило, он понять не мог, почему не может согреться. Потрогал изразцовый расписной бок – да печка же холодная! Вово послал за истопником. Тот пришел, растопил, но глядел удивленно: дни стояли такие теплые, все открывали окна и не знали, куда деться от духоты, а цесаревич мерзнет…

Вово что-то говорил, успокаивал, но в голове Александра стучало: «Я стал причиной несчастья милой Марии Элимовны! О боже, что за жизнь, стоит ли жить после этого, зачем я не умер вместо Никсы?!»

– Самое ужасное, – выговорил он наконец, – что из-за меня Марию Элимовну накажут. Если ее сошлют в Сибирь, если силком замуж выдадут, я не перенесу, я…

У него перехватило дыхание. Вово лишь головой покачал, брезгливо думая, что любовь к женщине – страшная напасть, от нее люди глупеют безнадежно, и какое счастье, что он от этого избавлен складом своей натуры! Его подмывало сказать цесаревичу, что если его Марию Элимовну и сошлют куда-нибудь, то лишь в Богом забытый Париж и замуж силком выдадут за человека, чьей женой она хочет стать больше всего на свете. Уж в любом случае брак с Демидовым сулит ей больше, чем морганатический брак с бывшим наследником, отказавшимся от престола!

Но Вово дал императору слово молчать об этой интриге, поэтому только сказал участливо: все, мол, образуется, новый день настанет, император успокоится.

– Так-то оно так, – уныло кивнул Александр, обнимая печку и по-прежнему дрожа, – да и я понял теперь, что не смогу жить, как хочу, надо повиноваться судьбе. Только прошу тебя, Вово, сделай милость, передай княжне, чтобы сожгла все мои письма и никому ничего не говорила.

Роль почтового голубя Вово ненавидел, однако просьбу царевича исполнил, причем не преминул застращать свою легкомысленную кузину, зная, что она еще не извещена о переговорах по поводу ее замужества, и испытывая от ее паники истинное наслаждение. По его мнению, Павел Демидов, человек добрый, но совершенно не способный думать ни о чем, кроме своего собственного удовольствия, очень скоро сделает ее несчастной, и это будет славная месть – тем паче что она явится под видом исполнения самого заветного желания княжны Мещерской. О судьбе же самого Павла Вово не тревожился: сначала Демидов развлечется подготовкой к свадьбе, а потом вообще забудет о существовании жены и начнет по-прежнему жечь свечку своей жизни с обоих концов. Правда, Вово намекнул Марии Элимовне, что о ее письме в Париж императору известно. Оставил он кузину на грани обморока и отправился домой, размышляя, скоро ли пройдет безумие Александра, и не сомневаясь, впрочем, что оно пройдет-таки.

Мари легла в постель, едва живая от страха, не спала ночь, рыдала, а утром не могла появиться к выходу императрицы из-за своего состояния.

Александр тоже не помнил ни минуты спокойной этой ночью, но в определенности есть свое благо, даже в определенности смертного приговора: не надо мучиться неизвестностью. Теперь он знал, что ему надлежит ехать в Данию, сделать предложение Дагмар и постараться найти счастье с ней. Что толку страдать по недостижимому и этим портить то, что дает тебе Бог в неизмеримой милости своей.

«Да что ж так безумствую, глупец? – вдруг сказал он себе, когда за окнами уже забрезжил рассвет. – Все, что происходит, угодно Богу, а мы все во власти его, и неведомо еще, как он наградит меня за это!»

Вообще, от сознания того, что и разговор с отцом позади, и заботиться больше не о чем, что ему осталось лишь подчиниться покорно и плыть по течению, Александру сделалось легче, он ненадолго заснул, а проснулся хоть и грустным, но покорным. В душе его что-то умерло, но вместе с горем потери он ощущал облегчение.

Видимо, отец это сразу понял, потому что не было и намека на вчерашний гнев, говорил он с сыном ласково. А мамá прибавила, чтобы за княжну Мещерскую Александр не тревожился – никакого зла ей не причинят, судьбу ее устроят наилучшим образом.

И Александр со странной смесью печали и облегчения начал готовиться к поездке в Данию, куда его должен был сопровождать брат Владимир.

Рано утром 2 июня русская императорская яхта «Штандарт» вошла в залив Зунд, приблизилась к местечку Гумлебек – пригороду датской столицы – и стала на якорь. К борту поспешил катер с бароном Николаи, русским послом в Дании, и с адмиралом Ермингером, который был назначен королем сопровождать долгожданного гостя до берега.

На пристани Александра ожидал король со свитой, и в королевской карете русский цесаревич и его брат – Владимир с трудом сохранял в дороге серьезность, понимая, что его, фактически мальчишку, назначили дуэньей к старшему брату-проказнику, однако сейчас выглядел вполне достойно – отправились во Фреденсборг.

Во Фреденсборгском парке их ждал экипаж, где находились королева Луиза и принцесса Дагмар. Александр был смущен, хоть и пытался не показать этого. Милое лицо Дагмар, ее нежная улыбка вдруг напомнили о Никсе, который соединил их руки. Впервые он подумал, сколь роковым и трагическим, исполненным великой заботы о нем, Александре, было последнее движение брата, соединившего также их судьбы. И как только могло в голову прийти не исполнить последнего желания мертвого?

С дороги он писал отцу, что настроение его переменилось, он спокоен и с надеждой смотрит в будущее, оно для него может быть связано только с Дагмар. Это было чистой правдой… точно такой же, как его недавнее неистовое желание жениться на Мари и бросить престол, как обузу. Но сейчас Александр понимал, что поступает правильно, это принесет счастье всем, да и ему тоже, и сознание правильности своих поступков наполняло его душу счастьем. Он не создан для бунта. Свои мятежные наклонности, если они имелись, он исчерпал во время романа с Марией Элимовной. И легко простился с ними.

Король и Александр пересели в экипаж к дамам, и кортеж тронулся. Ехали недолго, несколько минут, Александр с великим трудом находил слова, чтобы ответить королеве. На счастье, Дагмар молчала, иначе ему стало бы совсем худо.

Сквозь густые деревья стал виден королевский дворец. Крыльцо было окружено придворными, а на ступеньках стояли младшие сестра и брат Дагмар. Их Александр увидел впервые. Вольдемар показался ему похожим на Фредерика в детстве, а взгляд Тиры был придирчивым. Александру вновь стало неловко, когда он подумал, что она, конечно, была конфиденткой сестры, а значит, знала все о его проказах. Наверное, недолюбливает его… А впрочем, что ему любовь и нелюбовь Тиры? Главное – любовь Дагмар.