– Можно подумать, вы их без клиентов не стреляете, – ворчливо заметил матрос Степан.

– А зачем они нам нужны – без клиентов-то? – удивился Соловей. – Приезжает американец, или немец, или там болгарин какой – за охоту деньги платит. А сам его убьёшь, скотину безрогую, и дальше что? Мясо есть нельзя: вонючее и заразное, шкура никому не нужна, желчь ещё надо ухитриться продать, череп… Ну большой череп всегда в цене. И то только потому, что его клиентам загнать можно. Они, видишь ли, в своём мире, мире великих охотников, привыкли черепами меряться. Вот убьёт клиент медведя – всё вроде хорошо, а череп не того… Мелкий, в общем. Тут отводишь его в сторону и говоришь: у меня в сарае ещё один лежит, не совсем, стало быть, нужный. При удачном раскладе до штуки баксов можно получить.

Кстати, тем летом я здоровенный череп добыл – заштормовал на Солёном озере. У нас ведь как – идёшь вдоль берега на моторке, видишь – ветер, волна начинает подниматься. Тогда прикидываешь ближайшую бухточку, куда можно забиться, чтобы волну переждать. Вытаскиваешь лодку на берег и сидишь под ней. День, два, неделю – сколько понадобится. С морем мы не шутим.

– Ну вот, сижу я под лодкой, – продолжал Соловей, – и слышу – кто-то по борту скребётся. Подошёл – было понятно, что медведь: по гальке когтями стучит характерно, а потом вдруг меня стал выковыривать. Рыло под лодку засунет да как рыкнет! Меня прямо чуть воздухом из-под неё не выдуло.

– И стрелял бы прямо в это рыло, – хмыкнул Василич.

– Ну и привёл бы череп в состояние, непригодное к реализации, – хмыкнул в ответ Соловей. – Я по рылу сразу понял: меньше чем пятьсот баксов оно стоить не может. Мишка лодку потряс-потряс, да и начал с другого бока заходить, чтобы её половчее перевернуть. При этом отдалился метров на семь, так что я ему спокойно в сердце с винта приварил. Отбежал он метров пятьдесят и помер.

– А чего это он тебя из-под лодки выковыривать начал? – задал вопрос Василич.

– Чёрт его знает. Жрать хотел, наверное. Они тут сейчас совсем божий страх перед белым человеком потеряли. Развелось их несчитано. Никто их, кроме иностранцев, не стреляет, ибо больше никому они не нужны. А иностранцев тех у нас – человек пятьдесят-семьдесят пройдёт через область, и баста… Раньше бумага на медведя стоила семьдесят рублей. А сейчас – три тысячи. Кто ж будет такие деньги платить за сомнительное развлечение эту тварь из винта шлёпнуть? Поняли медведи, что им от человека, считай, ничего не угрожает, и давай творить что хотят. Умные они всё-таки. Ну как люди почти. И ещё их с людьми роднит то, что они такие же сволочи. И мясо их жрать нельзя, – философски закончил Соловей своё эссе о медведях.

– А правда, что Ванька Кибер тоже создал себе национальное хозяйство? – с деланым безразличием спросил Соловья Василич.

– Национальное хозяйство Ваньке начал создавать его дед, пленный австрийский пулемётчик Фридрих Кибер, – проговорил Соловей, всё так же рассматривая в бинокль береговую линию.

Столь многозначительное начало заставило всех присутствующих на палубе замолчать, а матроса Степана – полезть в кубрик за следующей бутылкой.

– Что, вот так прямо и настоящий пулемётчик? – задал дежурный вопрос Вадим.

– Ну да, – Соловей присел на крышу каюты, куда Стёпа вытащил бутылку, четыре стакана и новые хрустящие ломтики морской рыбы, пожаренные на солярной печке.

– Настоящий. Настоящее не бывает, – кивнул Соловей. – Попал он сюда в двадцатые годы. Из плена, я так понял. Он был с чехословаками, ну а когда их красные чехвостить начали, то все чехи во Владивосток подались, а старый Фридрих почему-то решил двинуть на Север, к генералу Пепеляеву. Ну он тогда не старый был, конечно, а молодой. И, видимо, сущий дурак – раз решил, что есть места, куда большевики никогда не доберутся. Вообще многие так думали. Вот у нас в управлении работал охотовед Мельгунов. Так его красные вывезли в наши края не откуда-нибудь, а из Харбина, куда он в двадцатые зачем-то сбежал.

– Зачем это? – изумился Вадим. – Они что, ближе охотоведов найти не могли?

– Да видимо, так, – хмыкнул Соловей. – Приехали туда на танке и говорят так вежливенько, помахивая пушкой и постреливая из пулемёта: не будете ли вы, Игорь Владимирович, так любезны проследовать за нами в Магадан – поработать охотоведом на благо нашей социалистической Родины? Для вашего же блага стараемся. А то – китайцы ж дикари. Съедят… Ну а на самом деле – когда били японцев, то попутно тех, кто по-русски разговаривал – а было таких в Китае больше миллиона, – сажали в вагоны и везли на Север строить светлое будущее. Вот и Игорь Владимирович добывал оловянную руду, касситерит, где-то в Певеке, ну а после смерти отца народов ему милость великая вышла от советской власти: разрешили жить в Городе и даже позволили работать на госслужбе.

Но я, впрочем, не о нём, а о Киберах. В общем, Фридрих Кибер забился в самый глухой угол, каким по справедливости считался местный посёлок Ола, нашёл здесь бабу, женился и завёл детей. Работать он продолжал по прежней специальности – морзверобоем. Сперва на шкуры тюленей бил, потом для зверофермы. Полагаю я, что именно ему мы обязаны тем, что сивучи из нашей части Охотского моря куда-то исчезли и снова появились относительно недавно, уже после смерти старого Кибера. Видимо, Фридрих Кибер был хорошим пулемётчиком…

Соловей глотнул «огненной воды» и продолжил:

– А ещё был он проницательным человеком. Не знаю уж, как, но когда на этом берегу всем паспорта выдавали – а было это в тридцатые годы, ближе к их концу, наверное, – ему хватило ума записать себя и всю свою семью орочами.

Соловей хрустнул румяным палтусиным боком и снова поднёс бинокль к глазам. Василич, воспользовавшись паузой, наклонился над дверью в рулевую рубку и обложил стоящего у руля Перца сложносочинённым матом, отчего шаркет вильнул в сторону, приняв волну в борт. Матрос Степан плюнул за борт с видом презрения ко всему происходящему.

– Трудно сказать, что его на это подвигло, – продолжил Соловей, когда вялое движение на палубе угасло. – То ли он просто таким образом хотел не обращать на себя внимание, то ли уже тогда советская власть поддерживала орочей в противовес всем остальным и давала им привилегии – догадаться трудно. Вряд ли, конечно, он таким образом прятался от НКВД – тогда вместе с национальностью надо было менять и имя с фамилией. Потому что орочон Фридрих Кибер – это круто по любым меркам. Скорее всего, речь шла о каких-то послаблениях в промысле и рыбной ловле, вокруг которых всегда крутился национальный вопрос в Сибири. Замечу я ещё, что и сам Кибер был австрияком, и женился он тут на самой что ни на есть русской из переселенцев, так что его крещение в орочонство было наичистейшей воды надувательством приютившей его страны.

Но старый Кибер оказался ещё и довольно плодовит. И в середине семидесятых в Оле и ближайших деревнях клан Киберов составлял как бы не сорок человек, включая стариков, женщин и грудных младенцев.