Вместо того чтобы улучшаться, наше положение с каждым днем все более усложнялось из-за новых задач, навязанных нам близостью неприятеля и нападениями его многочисленных легких отрядов».

Ситуация становилась критической.

Кольцо русских войск вокруг Москвы постепенно сужалось.

«24 сентября, – методично сообщает нам Коленкур в своих мемуарах, – Можайская дорога была совершенно перерезана корпусом русских драгун и казаков.

Император направил туда несколько гвардейских стрелковых и драгунских эскадронов, и у них был ряд столкновений с русской кавалерией. Наши драгуны, одержав верх, слишком далеко преследовали неприятеля, были окружены и должны были уступить численному превосходству русских. Командовавший эскадронами Марто, несколько других офицеров, драгуны и часть двух сводных эскадронов попали в плен. Эта маленькая неудача, которую потерпела гвардия, хотя она и сражалась с большой отвагой, была неприятна императору не меньше, чем проигрыш настоящего сражения. Правда, и на всех остальных этот случай произвел тогда больше впечатления, чем выбытие из строя 50 генералов в сражении под Москвой (случившееся наверняка должно было заставить серьезно задуматься даже самых беспечных солдат из воинства Наполеона. Если прежде они были уверены в грамотности той стратегии, что избрал их император, то теперь в их души стали закрадываться сомнения по поводу реальности благополучного финала этой кампании. – Г. Б.).

Смоленская дорога была перерезана неприятельскими отрядами еще и в других пунктах; таким образом, мы не имели больше надежного коммуникационного пути, связывающего нас с Францией. Вильно, Варшава, Майнц, Париж уже не получали каждый день приказов монарха великой империи. Император напрасно ожидал в Москве сообщений своих министров, донесений губернаторов, новостей из Европы. На всех лицах было написано, что никто не думал о возможности такой помехи. Мы готовы были драться ежедневно за кусок хлеба, отправляться за охапкой сена с риском попасть в плен и оставаться в России с риском замерзнуть зимою. Мы свыклись с возможностью, или, точнее, с вероятностью, всех этих приключений, но не привыкли к мысли о том, что ожидаемое письмо из Франции не будет получено».

На этот раз катастрофы удалось избежать. Бравый генерал с именем известного католического святого – Сен-Сюльпис во главе внушительного отряда конных гвардейцев учинил бешеную атаку на силы русских, перерезавших Смоленский тракт, и сумел вновь восстановить все коммуникации. Его успешный демарш существенно поднял дух французской армии.

Еще никто (и даже сам Наполеон) не предполагал, что пройдет меньше месяца, и французским войскам придется покидать Москву, причем спешно…

Кстати, того же 24 сентября у реки Чернишны окопался авангард маршала Мюрата, численность которого доходила до 22 тысяч человек. Им практически пришлось бездействовать на протяжении нескольких недель.

В течение последовавшего после конфликта на Можайской дороге времени Наполеон составлял письма в Европу с требованием подкреплений, говоря о своем намерении зимовать в Москве; одновременно он отдал распоряжение, чтобы в Смоленск была отправлена на быках теплая одежда для солдат (все, что удалось реквизировать по Москве). А еще Наполеон прямо заявлял о намерении… атаковать Санкт-Петербург! Так, например, 16 октября Наполеон отправляет в Париж министру полиции герцогу Ровиго депешу следующего содержания: «Вероятно, война затянется на всю зиму, и только взятие Петербурга откроет глаза императору (Александру. – Е. Т.). Москва уже не существует. Это в самом деле важная потеря для всей империи. Она по справедливости была центром и гордостью империи. Все офицеры русской армии, кажется, в отчаянии из-за московской катастрофы. Они приписывают ее сумасбродным и яростным страстям своего рода Марата, который был ее губернатором, Ростопчина. Я эвакуировал все мои госпитали, которые были тут в домах, посреди развалин. Я только укрепил Кремль, который теперь вне опасности неожиданных нападений. От двух до трех тысяч человек могут в нем продержаться некоторое время. Я тут поместил все мои боевые припасы и продовольствие».

«И тут, – отмечает Е. В. Тарле, – Наполеон в первый раз говорит о выступлении из Москвы: „Я скоро двинусь, чтобы приготовить зимние квартиры и мои операции на будущий год… Все сообщения говорят, что пехота у неприятеля ничтожна. Меня уверяют, что нет и 15 тысяч старослуживых солдат. Второй и третий ряды состоят только из ратников милиции. Но неприятель усилил свою кавалерию. Он учетверил число своих казаков, страна наводнена ими, и это порождает для нас много мелких столкновении, очень тягостных“».

Еще раз обратите внимание на дату послания: 16 октября.

А 18 октября, когда Наполеон во дворе Кремля производит смотр дивизии маршала Нэя, воздух неожиданно сотрясается от звуков артиллерийской канонады!

Что же произошло?

А случилось так, что Кутузов, совсем недавно согласившийся принять парламентера с посланием от Наполеона, очень мудро счел, что дела французов сильно плохи. Он приказал готовить наступление и 18 октября неожиданно вышел из Тарутина и обрушился на авангард, находившийся под командованием Мюрата. Мюрат был застигнут врасплох! Однако у него были опытные солдаты. Очень быстро придя в себя, они открыли по русским убийственный огонь. Итог этого сражения был таков: «Мюрат потерял 2,5 тысячи (по другим данным – около 3 тысяч), русские – около тысячи или 1200 человек. Конечно, победителями были русские: Мюрата все-таки вынудили отступить, и русские забрали 36 пушек, 50 зарядных ящиков и знамя», – пишет Е. В. Тарле. И далее он продолжает: «В моральном отношении оно (т. е. Тарутинское сражение. – Г. Б.) подняло дух русской армии: оно было первым чисто наступательным сражением за всю войну, притом успешным для русской стороны. В политическом отношении оно явилось последним, решающим толчком, заставившим Наполеона наконец выйти из Москвы».

Да, это несомненно: Тарутинское сражение и впрямь оказалось последней каплей. Наполеон, будучи отменным стратегом, конечно же, понял, что со стороны Кутузова это выступление явилось откровенной демонстрацией силы. Он словно хотел указать Наполеону на то, что готов померяться с ним силами в любой момент. Такая перспектива совершенно не устраивала Наполеона. Видя, что Кутузов еще не перерезал ему южного направления, Наполеон решил выступить немедленно!

Однако самое время уточнить, каковой была численность армии Наполеона перед бегством из Москвы, а заодно и проанализировать соотношение сил.

Согласно Е. В. Тарле:

«Когда Наполеон тронулся из Москвы, у него было немного менее 110 тысяч человек. У Кутузова в Тарутине и возле Тарутина было в тот момент 97 112 человек. Артиллерия Наполеона значительно уменьшилась сравнительно с тем, что у него было еще под Бородином; много орудий пришлось побросать по дороге из-за невозможности тащить их: ведь даже у кавалерии лошадей не хватало, и целые кавалерийские части давно уже спешились. У Кутузова же в это время было 622 орудия. Наполеон не знал в точности сил своего противника, когда выступал из Москвы, но он был полон уверенности, что в случае столкновения в открытом поле перевес еще будет на его стороне».