Молодых посадили в железную клетку на слона, за которым следовал свадебный поезд из 150 пар, представителей народов бескрайней России. Все они были одеты в национальные костюмы, причем не в обиходные, а в парадные. Пары ехали на санях в форме экзотических рыб и птиц, управляемых оленями, свиньями, собаками, волами, кабанами, козами. Каждую пару потчевали ее национальной пищей, а они, в свою очередь, плясали свои туземные пляски.

Писатели нередко изображали неподдельное удивление монархини, когда она якобы вдруг узнала (от устроителя празднества Артемия Волынского), что ее империю населяют столько народов с “особливыми” костюмами и обычаями. Скажем, Юрий Нагибин в повести “Шуты императрицы“ писал: “Анна Иоанновна была потрясена. Впервые ее сонную, отзывающуюся лишь одному человеку да пустому баловству душу прожгло сознание, какой великой, необъятной страны поставлена она правительницей… Волынский почтительно и уверенно, как подобает государственному деятелю, все знающему о народной жизни, сообщал Анне Иоанновне краткие, но исчерпывающие сведения о всех “разноязычных и разночинных поезжанах”. Анна Иоанновна только охала:

– Надо же и такие водятся!..

– Неужто все мои подданные? Ох, утешил и распотешил!”.

Императрица предстает здесь правительницей, совершенно огражденной от жизни своей страны, но с этим нельзя согласиться. На самом деле Анна при ее любви к фольклору, была вполне осведомлена о жизни подданных. Ведь это под ее патронажем учеными Петербургской Академии наук (вот уж где было немецкое засилье!) был осуществлен целый ряд научно-этнографических экспедиций в отдаленнейшие углы России, результатом чего явились образцы, а также рисунки и наброски национального платья. Они были зафиксированы в многочисленных “Описаниях” и “Записках”, а некоторые хранились непосредственно в Академии и Кунсткамере. Сохранилась корреспонденция Канцелярии Академии наук за ноябрь-декабрь 1739 года, из которой следует, что академикам было высочайше повелено “подлинное известие учинить о… народех, подданных Ея Императорскому Величеству… сколько оных всех есть… и как их владельцы назывались со описанием платья, в чем ходят, на чем и на каких скотах ездят, и что здесь в натуре есть платья… Например: мордва, чуваша, черемиса, вотяки, тунгусы, якуты, чапчадалы, отяки, мунгалы, башкирцы, кингисы, лопани, арапы белыя и черныя, и протчия, какие есть подданныя российския народи”. Именно Анна “повелела губернаторам всех провинций прислать в Петербург по несколько человек обоего пола. Сии люди по прибытии своем в столицу были одеты на иждивении ее Двора каждый в платье своей родины”.

Интерес к народному костюму в царствование Анны был явлением принципиально новым. Ведь Петр I такое платье воспринимал как раздражающий символ старины, и тогда оно служило либо объектом насмешек, либо средством наказания.

В праздновании же “забавной свадьбы” этнографическая пестрота и щегольство костюмов призваны были продемонстрировать иностранным гостям Анны огромность могущественной империи, дружбу ее народов и процветание разноплеменных ее жителей. Иными словами, ледовое шоу имело выраженный пропагандистский характер. Россия в ее подлинных национальных костюмах, с ее музыкой, песнями, особенностями поведения представала здесь страной многоликой и экзотичной. И в этом подлинном – но пересаженном в столичный антураж – виде, она выглядела маскарадно-фантастичной. Театровед Людмила Старикова отметила: “Это удивительное сочетание в одном и том же явлении почвенной подлинности с небывалой фантастичностью, так ярко выразившееся в данном маскараде, можно считать отличительной чертой аннинской эпохи вообще”.

С приходом весны растаял Ледяной дом, с течением времени исчезла из коллективной памяти и вся эпоха императрицы Анны Иоанновны. Но каждый, кто обратится теперь непредвзято к истории России, увидит: то была эпоха сложная, многогранная, богатая цветами и оттенками. И самые запоминающиеся свадьбы, как ни ряди, были сыграны именно тогда.

Когда императрица Анна Иоанновна называла фельдмаршала Бурхарда Христофора Миниха (1683–1767) “вы сокорожденным”, она невольно кривила душой – ведь знатность его была по меньшей мере спорной. Происходил он из семьи военного инженера, заведовавшего плотинами в графствах Ольденбург и Дальменгорст, что на северо-западе Германии, и получившего дворянство уже после рождения сына. Однако “худородность” Бурхарда, с детства отличавшегося стойким комплексом собственного превосходства, не помешала ему получить отличное по тем временам образование: к шестнадцати годам он знал французский и латинский языки, математику, инженерное и чертежное дело. А в восемнадцатилетнем возрасте, во время войны за испанское наследство, амбициозный юноша был уже капитаном гессен-дармштадтской армии, затем получил должность главного инженера в Ост-Фрисландском княжестве.

В 1706 году он в чине майора вступил в гессен-кассельский корпус, в составе которого принимал участие в походах Евгения Савойского и герцога Мальборо. В 1709 году за отвагу был произведен в подполковники. Однако в 1712 году в сражении при Денене был ранен и пленен французами. В местечке Камбраи, куда был направлен пленный, он свел короткое знакомство со знаменитым писателем архиепископом Франсуа Фенелоном де Салиньяком (1651–1715). Миних настолько пленился обаянием личности этого творца бессмертного “Телемака”, что впоследствии кстати и некстати тщился щегольнуть воспоминаниями о столь лестной для него дружбе. Но, может быть, более чем интеллектуальной мощью Фенелона, он восхищался политесом и галантностью, которые наблюдал во дворце архиепископа – там господствовали роскошь, изящество и утонченная светскость. По словам американской исследовательницы Мины Куртисс, с тех самых пор Миних “всю свою жизнь старался подражать французским манерам”.

По окончании войны он вновь вернулся в Гессен, где получил чин полковника – возглавлял строительство Карлсхавенского и Грабенштейнского каналов. В 1716 году он переметнулся на службу к курфюрсту саксонскому и королю польскому Августу II, после чего был произведен в генерал-майоры, но после конфликта со своим начальником, фельдмаршалом Якобом Генрихом фон Флеммингом, был озабочен поиском нового патрона, которому он, видавший виды “солдат удачи”, готов был продать свою шпагу (точнее, циркуль инженера).

И вот по приглашению русского посла в Варшаве Григория Долгорукова Миних прибыл в Россию вести инженерные дела, задуманные Петром I. Тогда он еще не ведал, что России суждено будет стать его второй родиной. Когда царю был представлен его план укрепления Кронштадта, довольный Петр сказал: “Спасибо Долгорукому, он доставил мне искусного инженера и генерала!”. Однако при непосредственном знакомстве с Минихом царь был в некотором замешательстве от его кричащих французских манер – человек, слишком занятый своим щегольством, едва ли может быть хорошим военным, думал монарх. Всей своей жизнью Бурхард Христофор доказал обратное. Его деятельность по устройству судоходства на Неве, строительству Балтийского порта, прокладке дорог, проведению Ладожского канала вызвала глубокое уважение царя. “Работы Миниха вернули мне здравие”, – сказал он императрице. А затем препроводил инженера в Сенат и, лестно отозвавшись о строительстве Ладожского канала, представляя его государственным мужам, заявил: “Никогда еще не было у меня такого иностранца, который так умел браться за великие дела и исполнять их с таким умением; споспешествуйте ему во всем и исполняйте все его требования”.