На протяжении XVI века доход французской монархии оставался более или менее стабильным – от восьми до двадцати миллионов ливров ежегодно, но в первой половине XVII века ситуация драматически изменилась. Например, между 1590 и 1622 годами доход вырос от приблизительно восемнадцати миллионов ливров до пятидесяти миллионов ливров в год; к 1653 году общая сумма поднялась до около ста девяти миллионов и удерживалась на уровне более ста миллионов во время всего периода правления Людовика XIV. Это означало, что французская монархия имела доступ к ресурсам, которые в разы превосходили средства ее основных европейских соперников. Известный экономист XVIII века подсчитал, что в правление Людовика XIV доход Франции в четыре раза превышал доход Англии и почти в три раза – Голландской республики.

Сравнительно немного из этого тратилось на поддержание внешнего лоска: между 1600 и 1656 годами расходы двора выросли всего лишь с трех миллионов ливров до шести. Однако, если в 1600 году траты двора отнимали 31 процент бюджета, в 1656 году они составляли всего 7 процентов. За полвека стоимость войн изменила лицо французской экономики.

Франция находилась в состоянии войны с иностранными противниками в общей сложности шестьдесят лет между 1615 и 1715 годами; еще пять лет в состоянии гражданской войны. К тому же европейцы стали вкладывать в войну беспрецедентные средства. Тридцатилетняя война (1618–1648), Война Аугсбургской лиги, известная также как Война Большого альянса (1688–1697), и Война за испанское наследство (1701–1714) сделали вооруженный конфликт гораздо более дорогим предприятием, чем раньше. В результате французская военная машина разрасталась все больше. Если в 1590-х годах французская армия насчитывала 40 тысяч человек, то уже менее чем через сто лет Людовик XIV располагал силой в более чем четыреста тысяч солдат. Поскольку главные противники Франции, Англия и Голландия, являлись морскими державами, а во Франции практически не было флота, на его создание были брошены огромные средства; в 1661 году он состоял из восемнадцати полуразвалившихся кораблей, но очень скоро под знаменами Франции ходило уже более ста двадцати судов.

Эти изменения стали возможны благодаря тому, что правящие силы, как выразился позже Адам Смит, осознали «необходимость получения кредита в военные времена». «Внезапные и огромные расходы… не могут ждать, пока необходимые средства наберутся с помощью введения новых налогов. В подобных условиях у правительства нет иного выхода, кроме как занять нужную сумму».

Бухгалтерия французского правительства разделяла расходы на «штатные» (траты двора) и «нештатные». Из-за возросшей стоимости войн нештатные расходы резко скакнули вверх – от семи миллионов ливров до более ста миллионов. Когда возник дефицит бюджета, государство принялось занимать средства в неведомых прежде размерах, и ему пришлось обратиться за помощью к новому типу финансовых агентов, появившихся в конце XVI века: финансистам.

Первые финансисты подписывали с короной traités – кредитные или налоговые соглашения или на аукционах, иногда организуемых государством, приобретали charges – должности в частных налоговых ведомствах с тесными связями в правительстве; этот тип администрации стал очень распространен в ходе XVII века. Взамен финансисты получали возможность собирать новые налоги или вводить новые пошлины на импорт и экспорт товаров; таким образом они гарантировали правительству фиксированный доход и существенную долю из него забирали себе. Условия контрактов варьировались в зависимости от спроса и предложения, но финансисты всегда давали деньги под процент гораздо выше официального, от пяти до восьми. В определенные моменты, когда война шла особенно неудачно, а денег было, соответственно, совсем мало, притом что требовалось их все больше, ставка по кредитам вырастала до стандартных 25 процентов – отсюда стабильный рост «нештатных» расходов, которые включали оплату кредитов.

Налоговые договоры были особенно выгодны короне, поскольку сделка завершалась сразу и деньги быстро переходили из рук в руки. Контракты на пять тысяч ливров стали обычным делом; многие подразумевали и гораздо большие суммы. Разумеется, иметь дело с такими деньгами могли только немногие финансовые агенты; финансовую судьбу Франции держали в руках менее сотни человек. Чем больше монархия нуждалась в кредитах, тем меньше становилось их число. Так получилось, что первые современные гигантские состояния в Париже являлись не доходами от торговли или производства, но от крупных финансовых операций. К середине XVII века французское слово affaires – «бизнес, дело» – стало означать исключительно финансовые дела. Если о ком-то говорили, что он dans les affaires, «занимается делами», все знали, что этот человек принадлежит к миру финансов. А цель крупных финансовых операций состояла в том, чтобы поддерживать на плаву монархию, недаром изначальное значение слова «финансировать» во французском языке означало «снабжать короля деньгами».

В языке скоро появилась масса слов для обозначения людей бизнеса: traitants (от traité, налоговое или кредитное соглашение), partisans (от partis, еще одного слова, означавшего то же самое), fermiers («фермеры», поскольку процесс собирания налогов назывался «фермерством»), maltôtiers (от maltôte, несправедливый налог). Большинство финансистов занимались делами в Париже, и их богатство наблюдали именно парижане. Каждая стадия обновления города стала возможна только благодаря им – их готовности вкладывать деньги в общественные проекты и принимать финансовый риск.

Мантра сегодняшних риелторов – «местоположение, местоположение, местоположение» – была актуальна и для тех, кто финансировал создание современного Парижа. В 1600 году у состоятельного человека, желающего построить особняк в столице, было не так уж много вариантов выбора. Земли было более чем достаточно, чего нельзя было сказать о местоположении – достойном участке, где новый дом смотрелся бы особенно выигрышно и который увеличил бы его стоимость. К 1700 году таких мест в Париже было уже много: Левый берег и Правый берег представляли собой престижные, только что отстроенные районы, соответствующие самым современным стандартам городской планировки.

Первые признаки влияния новой экономической политики на современный город проявились на площади Руаяль. Двое из тех, кому король предоставил участки, выходившие на площадь, являлись символичными фигурами для нового Парижа: Шарль Маршан и Жан Муассе.

Маршан, единственный «профессиональный» застройщик из первых жителей площади, только что завершил свой самый амбициозный на тот момент проект: первый мост в Париже, который финансировался исключительно частным образом. Он полностью оплатил постройку Pont Marchant, или моста Маршана (официально мост назывался Pont aux Marchands), который соединил остров Сите с Правым берегом. (Деревянный мост сгорел в 1621 году.)

Жана Муассе тогда еще только начинали называть Жаном де Муассе. Это был человек, который сделал себя сам. Титул ему даровал Генрих IV «за его вклад в экономику». И в самом деле, Муассе начал давать королю деньги в долг вскоре после того, как Генрих IV задумал массивную перестройку столицы. Однако при этом такие люди, как Муассе, нечасто встречаются в коридорах власти.