— А что я? Все новое — это всего лишь хорошо забытое старое, — отшутился Синцов.

— Ладно, мне это сотрясание воздуха надоело, — устало сказала я. — Как я понимаю, моего согласия и не требовалось. Я даже тронута, что вы сочли нужным меня хоть в известность об этом поставить…

— Маш, ну зачем ты так, — заныл Лешка.

— Ренегат, — процедила я ему сквозь зубы и повернулась к Синцову. — Еще я понимаю, что на оперативную поддержку с твоей стороны я могу в ближайшее время не рассчитывать? Ты все силы бросишь на задержание Антоничева, а с маньяком я одна буду разбираться?

— Маша, да в понедельник тебе маньяк будет доставлен в коробочке с голубым бантиком, — возразил Синцов, но как-то неуверенно, что меня порадовало.

Но тут решил вмешаться Горчаков и все испортил окончательно. Я не устаю поражаться, как, в общем-то, дельные мужчины, юристы, работающие с людьми и, бесспорно, умеющие грамотно строить разговор, чтобы подследственный не свернул с тернистого пути признания, или свидетель благополучно дошел до конца по тонкой жердочке уличения обвиняемого, — как эти классные специалисты становятся слонами в посудной лавке, когда разговаривают с близкими людьми.

— А может, ты просто боишься? — прищурившись, спросил меня Горчаков. — Конечно, администрация президента, и по стене нас размажут, безусловно…

— Горчаков, иди-ка ты отсюда, — сказала я ему, боясь, что разрыдаюсь еще до того, как они все уйдут. — И вы все тоже. Вот Бог, а вот порог.

Воцарилось ужасное молчание, и в этой звенящей тишине я подумала, что и я не исключение. Если бы мой подследственный выкинул на допросе фортель, обидев меня, я бы уж явно сдержалась и нашла способ восстановить отношения. А вот когда меня обидел друг — тут уже не до психологии человеческого общения, которой мы все владеем в совершенстве на работе. И тут же я с досадой подумала, что сегодня хотела вместе с Андреем съездить на места обнаружения трупов, которые еще не видела лично. Черт с ним, съезжу тогда с журналистом.

Тишину нарушил журналист, дрожащим голосом спросивший:

— И я тоже?

Я промолчала. А что я могла сказать? И тогда журналист, ободренный моим молчанием, продолжил:

— Я просто хотел отпроситься у вас, Мария Сергеевна, на сегодня. Можно я с ребятами побуду? Вы же понимаете, там будут происходить такие события… Это же эксклюзив… А у вас пока ничего не происходит…

Я так посмотрела на него, что мне даже не потребовалось ничего говорить. Когда они все ушли (Андрей напоследок сказал мне: «Зря ты так…», а я продолжала сохранять ледяное молчание), я набрала номер Кораблева.

— Леня, почему ты мне ничего не сказал?

— А что я должен был сказать? — прикинулся он агнцем, причем очень натурально.

— Что ты уже договорился с Синцовым.

— О чем?! — Он продолжал корчить неосведомленного.

— О том, что вы собрались задерживать Антоничева.

— А-а! А я-то уж подумал! Ну, собрались, и что?

— Я спрашиваю, почему ты мне ничего не сказал?!

— Я что, самоубийца, что ли? — честно признался Кораблев. — Вы же коллегу, небось, уже с лестницы спустили?

— Ну и пожалуйста, — с горечью сказала я. — Желаю всяческих успехов.

— Але! — забеспокоился Кораблев. — Мария Сергеевна! Вы на меня-то не сердитесь? А то я хотел у вас в долг попросить… Тысчонку дайте до конца месяца. А?

— При одном условии.

— Какое еще условие?!

— Съездим с тобой сегодня в пару мест.

— И все, что ли?

— И все.

— Ждите! Лечу на крыльях любви!

Но прилетел он, может, и на крыльях любви, да только через час, когда я уже устала ждать и собиралась ехать на места происшествий на общественном транспорте. Открывая ему дверь, я приготовила язвительное замечание, но, увидев его опустошенное лицо, не смогла выдавить из себя ничего язвительного.

— Что с тобой, Леня?

— Ничего, — проговорил он сквозь зубы, — денег дайте.

— Может, чайку?

Ленька выглядел таким несчастным, что мне захотелось хоть чем-то ему помочь.

— Нет, поехали.

Я быстро оделась, мы спустились вниз, в машину, и я отдала ему приготовленную тысячу.

— Лень, только верни к концу месяца, а то мне за ребенкин английский платить и за гитару.

— Не сомневайтесь, — проворчал Леня. За рулем он постепенно отошел, лицо прояснилось, но я все равно побаивалась расспрашивать. Он высказался сам, пряча деньги в карман:

— Мария Сергеевна, если бы вы знали, как я ненавижу женщин!

— Леня, как любезно с твоей стороны сказать мне такое, да еще одолжив у меня денег, — удивилась я.

— К вам это не относится.

— Интересно, почему? Я что, не женщина, что ли? — Тут я уже обиделась.

— Да нет, я только молодых женщин ненавижу…

Я не могла не оценить Ленькино простодушие и хихикнула. Сердиться на Леньку все равно было невозможно. Если принимать близко к сердцу кораблевские высказывания, тогда с ним проще вообще не общаться. Оказалось, что, заручившись моим согласием на денежный заем, он помчался к хозяйке квартиры, которую он снимал для себя и своей неверной возлюбленной, чтобы обрадовать хозяйку перспективой оплаты хотя бы части долга, и обнаружил там даму сердца, но с другим мужчиной. Наконец до него дошло, что он полгода оплачивал альков своему сопернику, вот он и психанул.

Я честно пыталась утешать Леньку, но не вполне владела собой и срывалась на смешки. Он дулся, но в принципе мы вполне мирно доехали до места убийства Анжелы Погосян, и я убедилась, что протокол осмотра места происшествия и синцовская обзорная справка дали мне полное представление об этой парадной и о подходах к ней. Действительно, к парадной можно подойти с двух сторон и, похоже, жениха в качестве подозреваемого можно отмести окончательно, поскольку он даже не знал, что Анжела в тот день собралась идти к подруге. Но почему в таком людном месте не оказалось свидетелей? Где убийца зацепил Анжелу и почему пошел именно за ней? А если ждал в парадной, то почему именно ее?

Мысль усугубилась по приезде на место убийства Людмилы Ивановой. Да, все так, как описано в протоколе и обзорной справке. Вход в парадную — мимо зала игровых автоматов, где народ клубится круглосуточно. И здесь ни одного свидетеля. Никто не видел даже, как зашла в парадную молодая женщина, хотя оперативники поработали на совесть, как и по убийству Анжелы Погосян. Мистика какая-то.

Под рассуждения Кораблева о гнилой женской природе и о необходимости поголовного расстрела всего женского населения (за исключением меня, разумеется) или, в крайнем случае, помещения в резервацию, к обеду мы благополучно доехали до последнего не осмотренного мной места происшествия — парадной черного хода, где была убита женщина, названная сотрудниками органов следствия и дознания бомжихой.