– Вы, значит, будете его милость Рамон де Транкавель, – безошибочно определил бородач, не удостоив двух прочих даже беглого взгляда. Рамон кивнул, с трудом удержавшись от брезгливой гримасы: от атамана ватажников так и шибало кошмарной смесью кислого пива, застарелой грязи, пота и еще какой-то трудноопределимой дряни. В руке бородач сжимал широкий топор с тронутым ржавчиной лезвием. – Ага. Ну так старый ко… в смысле, благородный мессир Калькодис, он так и упреждал: пожалуют, мол, трое. Двоих, говорит, коли будет надо, хоть поджарь да съешь, невелика потеря. А один, говорит, его сразу отличишь, не ошибешься, – вот его, мол, слушайся в точности как меня. Нам что, дело служивое – раз его милость прикажут, не хочешь, а сделаешь… Меня Ротаудом звать. Ротауд Длиннобородый, стало быть, и надо всей этой вшивой командой я вроде как воевода. А может, ваша милость, слыхали прежде про Ротауда Длиннобородого?

– Нет, – процедил Рамон. На самом деле что-то такое он давным-давно слышал… что-то не совсем хорошее… или совсем нехорошее… но вспоминать сейчас не было ни времени, ни желания. – Сколько у тебя людей?

– Людей-то? – Ротауд странно ухмыльнулся. – Людей две дюжины да еще трое. Все конные и оружные. А что за дело-то будет? Убить, что ль, кого?

– Убить, но сперва – догнать. Я ищу людей, проезжавших два или три дня тому по этой дороге в направлении Марселя. Их, вероятно, около десятка, с ними женщины, двое. Женщины нужны мне живьем, остальные должны умереть, – ледяным тоном произнес Транкавель. – Задача ясна? Справишься?

Косматый Ротауд откровенно поскреб в затылке.

– Два-три дня тому… Давненько! Далеко уехали-то, поди… Ладно, Бербера кого хошь вынюхает. Эй, Бербера! Кончай жрать, бесовское отродье! Как, выследишь добычу его милости, подстилка для блох?

Пес по имени Бербера не торопясь вынул уродливую морду из чьей-то миски, мрачно глянул на Ротауда красными глазками и коротко рыкнул, выражая свое сугубое презрение жалким людишкам, посмевшим усомниться в его способностях.

– Вынюхает, – веско заявил бородач. – Дак нам собираться?

– Собирайтесь, – утраченная было под стенами Фортэна самоуверенность вернулась к Рамону. Им по-прежнему дорожили, оказывали ему ценные услуги и необходимую поддержку в трудный миг. Какая разница, откуда мэтр Калькодис взял эту разномастную свору, если они готовы служить ему, Рамону де Транкавель?

– Гей, ублюдки! – жизнерадостно заблажил Ротауд, и, переваливаясь, устремился к навесам. – Хорош задницы греть! Дело не ждет! Лагерь сворачивать, костры заливать, да по коням! Кто промешкает – удавлю!..

– И с кем мы только связались? – риторически вопросил Монтеро д'А-Ниор.

Пришедший в хаотическое на первый взгляд движение бивак таял, стремительно превращаясь из оравы бесцельно прохлаждающихся людей в готовый к дальней дороге отряд. Вскоре напоминанием о разбитом тут лагере служили только черные дымящиеся кострища, пятна примятой травы на месте свернутых палаток да кучки конского навоза. Пестрая шумная кавалькада выкатилась на тракт и помчалась вдоль моря, растянувшись вереницей, тревожа покой старой дороги дробным перестуком лошадиных копыт.

16 октября.

Бланка отсутствовала всего три дня, а ее старший брат с горечью был вынужден признать: именно сейчас ему позарез не хватает общества сестренки. Ум Бланки был тем алмазной твердости оселком, о который он оттачивал лезвие своих замыслов. Она обладала умением ловко обнаруживать прорехи в создаваемых им хитросплетениях интриг, щедро делилась с ним своим жизнелюбием и уверенностью в том, что перед ними не устоит любая преграда – и вот теперь исчезла. Она жива, здорова и вроде бы счастлива, но теперь ее очарование и ее улыбка принадлежат кому-то другому, а ему остались только воспоминания. Да еще совершенно неожиданный подарок, обнаруженный служанками в покоях молодой госпожи.

Зная, сколь искренне сестрица ненавидит обязательные для благородной девы занятия рукоделием, Тьерри немало удивился, когда ему принесли тяжелый отрез темно-синего бархата мавританской работы. Бланка потратила сперва немало сбережений, а потом – немало ночей, втайне от всех расшив кусок ткани россыпью аккуратных золотых пчелок и превратив его в знамя.

Стяг давно угасшей династии Меровингов.

Почему ей взбрела в голову такая идея – сказать трудно. Как и большинство Транкавелей, Бланка отличалась изрядной своенравностью, а любую тайну считала прямым вызовом своей персоне. Она наверняка подслушивала беседы отца и Рамона. Возможно, читала кое-какие книги из секретной библиотеки Ренна. Конечно, вряд ли ей все было полностью понятно, но и понятого оказалось достаточно, чтобы вдохновить девицу Транкавель на создание вот такого шедевра. И ведь никому ни словом не обмолвилась, чертовка!.. Тьерри полюбовался переливами матово-синей ткани и блеском золотых нитей, решив, что пока повесит знамя у себя в комнатах. Укреплять его на стене Большой залы, вынося тем самым на всеобщее обозрение, было бы преждевременно. Может быть, через несколько дней…

Сейчас он был один – сидел в дальнем углу своих покоев в Северной башне, наслаждаясь краткими мгновениями тишины и спокойствия и размышляя о том, что всю его жизнь до сего момента можно описать этими двумя словами. Тишина и спокойствие. Что думают сторонние люди, когда речь заходит о нем, Тьерри де Транкавеле? Вряд ли много они думают, эти ничего не подозревающие посторонние. Надо же, средний сын Железного Бертрана – ни капельки не в отца, и в кого только уродился? В Бешеном Семействе – то ли черная овца, то ли белая ворона. Тихий книжник, себе на уме, малоразговорчив, даже, может быть, изрядный тугодум с виду.

Ах, если бы они только знали! Если бы догадывались, что именно он дергает невидимые нити, играя на чужих страстях и недостатках, обращая любое случайно брошенное слово себе на пользу, стравливая враждующих и укрепляя возникающие привязанности. Даже отец не подозревает, к скольким шагам в нужном направлении его исподволь подтолкнул средний отпрыск, никогда не повышающий голоса и не вступающий в споры. Вовремя произнесенная фраза, кстати пущенный слух, «случайно» подсказанная идея… правильно составленное письмо, попавшее в нужные руки, и при необходимости – крупинка яда, оброненная незаметным человеком в нужный бокал… Транкавель-старший не слишком жаловал тонкое искусство плетения интриг, предпочитая прямолинейную властность, Рамон и вовсе брезговал «византийщиной», Хайме не вникал по молодости лет. Один Тьерри кропотливо и незаметно сплетал свою паутину, вечно оставаясь в тени.

Но тихая прежняя жизнь закончилась. При всей свой лживости сладкоречивый мэтр Калькодис был прав в одном: затянувшаяся игра подошла к финалу. Именно теперь он, Тьерри де Транкавель, средний сын Железного Бертрана, милостью Божией наследник отцовского титула и (ах, как звучит!) короны Меровингов, должен показать всем – и врагам, и соратникам – кто здесь настоящий хозяин. Хватит оставаться в отдалении, хватит быть безмолвной тенью – пусть шелковая перчатка уступит место латной рукавице.