— Где наши семьи?

— В безопасности, гражданин народный представитель. Дамы заняты в лазарете. Это все, что мне известно.

На первом этаже дворца зала Свободы и зала Побед, устланные знаменами, добытыми в сражениях, в срочном порядке превращены в госпиталь. Депутаты из числа хирургов или просто врачей покинули амфитеатр, не дожидаясь схватки, и спешно организуют все, что потребно для неотложной медицинской помощи. Расставляют скамьи, оборудуя их как кровати, бросают матрацы прямо на паркет, копят во множестве флакончики с уксусом, который послужит для обеззараживания ран, и бутылки водки, нужной затем, чтобы помочь самым тяжелым пациентам перенести ампутацию. У подножия гипсовой статуи, изображающей языческую богиню, горой высится постельное белье, собранное по всем этажам в комнатах служащих Конвента и уложенное стопками. Жены, дочери, сыновья народных представителей, сбежавшиеся под крылышко Собрания, разрывают простыни на полосы, превращая их в бинты. За этим делом Делормель застает и Розали: она деловито кромсает кусок ткани. Он останавливается перед ней:

— Твои перевязки не пригодятся. У нас есть пушки. Так что раненые будут в другом лагере.

— Но надо же будет и о них позаботиться, разве нет?

Слабым голоском выговаривая эти слова, она в который раз вспоминает безумца Сент-Обена.

После полудня более восьми тысяч секционеров окружают дворец, подойдя к нему на пушечный выстрел. К четырем часам противники оказались лицом к лицу. Мятежники, держа ружья под мышкой, а шляпы в руках, до последнего мгновения пытаются убедить солдат: «Братья, присоединяйтесь к нам!», среди них мелькали и женщины с букетами цветов и листьев. Подумав, что армия может заколебаться, Баррас сменяет тон на более резкий. Выехав на площадь Карусели и очень прямо держась в седле, громко приказывает восставшим секционерам: «Сдать оружие!» Тут от толпы мятежников отделяется национальный гвардеец. Подходит к виконту, стремительно выхватывает из ножен саблю, размахивается. Подле Барраса два пеших адъютанта, Виктор Гран и Понселе, они бросаются наперерез и успевают отвести удар. Секционер хочет бежать, скрыться в густой и вдруг ставшей молчаливой толпе мятежников, но гренадер хватает его за руку, другие солдаты вяжут его и тащат к генерал-аншефу. Тот кричит:

— Ты недостоин своего мундира!

Перепуганный, изрядно помятый, бедняга теряет голос и молчит, когда с него срывают портупею и форменную синюю куртку, которая падает наземь, словно тряпка. Один из солдат предлагает:

— Убьем его!

Что произойдет, если его сейчас уложат? Батальоны секционеров, стоящие напротив, готовы открыть огонь, тогда не избежать смертоносной перестрелки, ведь надо будет нанести ответный удар. Стало быть, не может быть речи о том, чтобы выстрелить первыми. А тот уже молит о пощаде, хнычет:

— Гражданин народный представитель, моя торговля едва позволяет свести концы с концами, а у меня шестеро малолетних детей. Ради них сохраните мне жизнь…

— Пусть уходит, — роняет Баррас.

Все кончено: пристыженный, обезоруженный, гвардеец ныряет в толпу. Дав шпоры тощему коню, Буонапарте подъезжает вплотную к Баррасу и шепчет:

— А что теперь?

— Скажи Брюну и другим, чтобы стреляли при первом же поползновении нарушить слово, но только поверх голов. Обойдемся без убитых. У тебя все пушки на местах? Пойдем проверим, как обстоит дело с обороной.

Орудия с Пустоши были расставлены вокруг дворца так, чтобы простреливать все подступы к нему. Буонапарте набрал пушкарей среди жандармов и добровольцев 89-го, имевших опыт уличных боев. Все они тоже держались в полной готовности. Пушки заряжены до отказа картечью, фитили запалены. Генералы с эскортом стрелков проинспектировали их готовность, доскакав до улицы Сент-Оноре, откуда уже виднелись первые шеренги мюскаденов, пришедших от Пале-Рояля. Там, на ступенях церкви Святого Роха, около самого портала Буонапарте и Баррас обнаружили настоящее оборонительное сооружение: маленькую деревянную дозорную будку, способную предоставить укрытие нескольким стрелкам, той же цели могли послужить и полуколонны у входа, не говоря уже об угловых домах нескольких ближних улочек. Баррас проворчал:

— Искусственная горка.

— Да, — отозвался Буонапарте, — но эти макаки способны ударить с нее и смять наших солдат.

— И даже повернуть против нас твою единственную пушку, ту, что в тупике Дофина…

Тупик Дофина начинался прямо напротив церкви. Его противоположный конец упирался в парк Тюильри возле бывших королевских конюшен; легче легкого проникнуть туда, опрокинув ограду. Буонапарте это не понравилось.

— У нас одна-единственная восьмифунтовая пушка, — отчеканил он. — Чтобы простреливать улицу, мне нужны еще две.

— Подожди здесь, я тебе их пришлю. Но как? Улица Сент-Оноре становится небезопасной.

— Через парк. Я позабочусь, чтобы открыли ворота.

Баррас, провожаемый издевательскими выкриками мюскаденов, со своими стрелками направился в сторону Тюильри.

— Пойдем с нами, генерал!

— А не то мы тебя ощиплем заодно с твоей Республикой!

Буонапарте тем временем подошел к Беррюйе, командовавшему стоящим в тупике отрядом пехотинцев и несколькими артиллеристами во фригийских колпаках.

— Командуй зарядить ружья, — приказал он старику генералу.

— Они заряжены, и мои молодцы рвутся в бой.

— Пусть наберутся терпения.

— Пока они довольно стойко воздерживаются от искушения, несмотря на шуточки этих задиристых юнцов из церкви.

— Баррас пришлет нам еще пушки. Прикажи отпереть ворота, отделяющие нас от парка.

— Можно отстрелить запоры.

— Одного выстрела довольно, чтобы развязать побоище, а наше положение в этой сволочной улочке — не самое сильное!

— Видишь вон того верзилу?

— Который курит трубку, прислонясь к пирамиде из ядер?

— Он слесарь.

Буонапарте спрыгнул с лошади, подошел к субъекту, на которого ему указали, оглядел его свысока:

— Э, да я тебя знаю. Я видел тебя у гражданина Фуше.

— Я приставлен к его свиньям, генерал.

— Ты, кажется, умеешь работать с замками.

— Это мое ремесло.

— Отопри эти ворота. И без шума. Нам здесь нужен проход.

Слесарь Дюпертуа выбил трубку, щелкнув ее головкой прямо о мостовую, распрямился и пошарил в торбе, болтающейся у него на перевязи:

— Повезло тебе, генерал: я с моим инструментом никогда не расстаюсь. Пусть сам я и при свиньях, он — всегда при мне.

Заложив руки за спину, под фалды своего мундира, Буонапарте наблюдал, как Дюпертуа бьется над большущим замком с железными стержнями, сетуя: «Проржавела чертова механика, кабы не это, оно бы легче…» Минуты, которые он тратит, чтобы одолеть запоры, тянутся долго, но вот наконец ворота со скрипом отворяются. Дюпертуа ждет от генерала похвал, но тот заговаривает о другом: