— Нет, — командовал Олег, — сам — это потом!

А мальчишка потерял сознание.

Они его раздели, вымыли, и Ленка ужаснулась — весь в синяках свежих, наливающихся и других, более ранних, в старых шрамах, худой, как стиральная доска, маленький замученный ребенок! Господи, ему нет и десяти лет, а у него ужежизнь кончилась, и не в физическом смысле, хотя и в нем тоже!

«Нет, с этим мальчиком так не будет!» — твердо и окончательно решила Лена.

Она ждала в коридоре, на подранном больничном стуле, и нервничала ужасно. Что там может такое быть с ним? И Олег долго не выходил.

— Идем, — устало позвал, выйдя наконец. — Ко мне в кабинет пошли. — И повел куда-то.

— А мальчик? — оглянулась она на дверь.

— Я ему обезболивающее и снотворное вколол, спит у меня там в просмотровом на кушетке. Никуда не денется, не дребезжи!

Войдя в кабинет, устало плюхнулся в кресло за письменным столом, махнул ей рукой на стул.

— Скажи мне, Невельская, во что ты вдряпалась на этот раз?

— Ни во что. Вот мальчика избитого подобрала.

— Подобрала, значит. Ты понимаешь, что я обязан в ментовку сейчас позвонить, уведомить об избитом беспризорном ребенке?

— Потому к тебе и привезла, чтоб не уведомил, — пояснила она.

— Да? И что дальше? Ты его заберешь и на то же место, где взяла, положишь?

— Домой к себе отвезу. Подлечится — там решу.

— Невельская, насколько я тебя знаю, ты вроде не дура, а иногда такое отчебучишь! — поразился Олег. — Ты вообще в курсе про таких детей?

— Более чем! — разозлилась Ленка.

— А-а, — припомнил он, — ну да, ты ж тогда такой статьей бабахнула. Помню. Тем более все про это знаешь.

— Что с ним, Олег?

— Ну что… Ноги-руки целы, только старые переломы, два ребра сломано, множественные рваные раны зашили, на голове тоже парочку швов наложили, но сотрясения нет. Педикулез, то бишь вши, Валя его уже побрила и обработала. Общее истощение и обезвоживание организма, заболеваний наверняка полный букет, надо анализы делать, а так — обычная картина для таких детей. Насилию и сексуальным действиям не подвергался, я осмотрел. Этот еще чистенький, трусишки, маечка чистые, может, кто присматривал за ним, или сам такой чистоплотный. Судя по степени истощения, в бегах больше полугода. Вот, собственно, и все. Что делать собираешься?

— Отлежится пусть, а там посмотрим.

— Ну да, ты его в дом, а он тебя обчистит да еще на хату наведет дружков.

— Кроме меня в доме брать нечего, а для этого он маловат, — пошутила от облегчения Ленка.

— Ну, смотри, неугомонная ты моя. Но забрать тебе его придется прямо сейчас.

— Я заберу, — поспешила уверить она.

— Если не дернет от тебя поутру, приводи на днях, возьмем у него весь спектр анализов, на все и много. Но лаборанткам придется заплатить, у нас теперь не больничные платно.

— Приведу, скажи когда.

— Позвоню. Одежду его мы выбросили в утилизацию, так что придется тебе парня прибарахлить. Я его в старый халат завернул. Дарю!

— Спасибо, Олег! За мной долг будет!

— Как всегда, Невельская, как всегда, — устало отмахнулся он, потер лицо ладонями. — Сколько работаю, циник до анализа мочи, а к таким делам привыкнуть не могу никак! Истерзанные насилием женщины и вот такие дети! Те, кто на улицах больше года, все как один больные, битые-перебитые, абсолютно асоциальные, с искореженными мозгами. Как думаешь, долго это еще будет?

— Долго, — уверила Лена.

— Ладно, — посмотрев на нее внимательным взглядом, пожаловался Олег, — развезло что-то, сутки мои заканчиваются, устал. Я тебе напишу, что ему сейчас из лекарств надо и какой уход.

Олег помог ей перенести спящего мальчика, завернутого в халат, и уложить на заднем сиденье машины, пожелал удачи, посмотрел на нее внимательным долгим взглядом, но, так ничего и не сказав, ушел.

Ленка посидела немного, не заводя мотора, прикидывала, что необходимо сделать в свете возникшей проблемы.

Время не позднее, еще и шести вечера нет, успеет!

Заехала в магазин за продуктами, набрав целый ворох, в «Детский мир» — вещей для мальчика купила — и в аптеку.

Что еще? Да все! Домой!

Она слышала, как он проснулся на следующий день около одиннадцати утра, одевался. Лена ему на стул возле кровати вещи положила и сверху новую зубную щетку. Оделся и двинулся к ней в кухню, услышав, что она гремит там посудой.

Вошел. Не поздоровался. Смотрел волчонком настороженным исподлобья. Стоял.

У Ленки сердце сжалось болью! Худющий, бритая голова в шрамах и двух свежих швах, лицо заплыло уже синяками. Злой.

Но нюнить нельзя ни в коем случае и бабскую жалость выказывать — категорически!

— Садись, — приказала, махнув на стул.

Он сел не сразу. Постоял, поразглядывал ее какое-то время. Сел.

— Ешь! — сказала тем же приказным тоном.

Поставила перед ним тарелку с овсяной кашей на молоке да с маслом, другую тарелку с куском хлеба, тоже с маслом, и чашку горячего сладкого чая с лимоном.

На еду он не набросился, как ожидалось при взгляде на его истощенное тело. Посмотрел на Лену. Что он там думал, разглядывая ее?

Но надумал что-то свое, выводы сделал, взял ложку и степенно, без суеты, принялся за еду. Лена села за стол, напротив него, прихватив чашку чаю, для удобства разговора, смотрела, как он ест. Ждала.

Доев кашу, он отодвинул тарелку, взял в руку хлеб, в другую чашку и спросил:

— В ментовку сдашь?

— А ты не хочешь, — подсказала она.

Он посмотрел на нее снисходительно, как на дурочку какую, откусил кусок хлеба, запил чаем и спокойно ответил:

— Так хотел бы, не сидел сейчас с тобой.

А Лена поняла, что никакого разговора в русле «я взрослый и умный, ты ребенок и многого не понимаешь, а я знаю, как для тебя лучше!» не то что не получится, и это так же неуместно, как объяснять дедушке Ленину задачи партии.

— Давай знакомиться, — рулила беседой твердым голосом она. — Я Лена, а ты?

— Василий Федорович, представлялся уже. — И, затолкав последний кусок в рот, допив чай, прожевав, поблагодарил: — За жратву спасибо.

— Пожалуйста.

— Ну, Лена, и что тебе от меня надо? — перехватил инициативу разговора он.

Ну нет, мил-друг, это с Невельской не канает!

— За что били? — пропустив его вопрос, протокольным тоном спросила она.

— За дело, — невозмутимо ответил мальчишка.

— Я спросила: за что?