Так вот, этот гуляка и мошенник, твой дедушка, вместо того чтоб идти выпить румочку с Лазарем, собрал дворовую компанию и повел всех… ой, мамочко, ты только не падай! Он повез всех в город на каток!!! И там они во главе с этим нашим кавалеристом, твоим дедушкой, гасали как ненормальные по тому катку.

Нет! Я с ним таки сойду с ума! А кто потом, я спрашиваю, будет ему мазать его радикулит, мамочко?

А на следующий день этот фигурист опять говорит: иду перекинуся с Волошкой парой слов, слышишь, мамочко? А сам — опять на каток! Я ему говорю: Натан, ты плохо кончишь, Натан. А он, мамочко, приходит с того катка мокрый как цуцик, но под большим впечатлением, смеется, целует меня в очки и куда попало и совает конфетки мине в кишеньки с той радости. От бося-ак!

Я ему говорю: если ты такой энергичный, иди садись обратно в свою будку, чини людям часы, доставляй радость точным московским временем и делай копейку. А то приносит мине цветы твой дедушка. Спрашивается, зачем мине эти растения, если деньги на них он все равно берет из нашего общего кошелька.

Вот ты меня слышишь, мамочко: если он хоть еще один раз принесет мине цветы, я их выброшу в канаву! Прямо с моста! Если он хочет причинить мине какое-нибудь добро, пусть лучше приносит зефир.

Мы ждем тебя, мамочко, хотя бы в воскресенье вечером, мы так по тебе скучаем…

Бип!

Миша! Когда же ты сам уже нам позвонишь?

Чтобы я слышал не только твой голос, но и тебя самого! Миша? Ну что ты все работаешь и работаешь. Ну неужели в воскресенье нельзя отдохнуть? Сходил бы куда-нибудь. Например, на каток. Там девушки в таких ма-а-аленьких юбочках катаются. Катаются и хихикают. Хихикают и катаются. И так весело падают! Тебе бы это очень подошло. Это мне уже все равно. Хотя бабушка так не считает. Называет меня безграмотным кавалером. Мол, седина в бороду… А мне обидно, какой же я безграмотный?! У меня же неоконченное высшее образование! А что? Я же институтов не кончал!.. Но при чем тут грамотность? Это она всю жизнь говорит неграмотно, так и не смог ее научить. Приношу ей цветы, она конфузится: «Ой! Натан, это мине?! Что бы я без тебья делала, Натан… Ты, Натан — мое шастье…» А?! Мишенька?!

Какая птичка наша бабушка? Шастье. Ну шастье так шастье…

Завтра у меня много дел. Я ведь открыл спортивную секцию при жэке…

Приезжай к нам, Мишенька, в понедельник после работы. И ничего нам не тащи. У нас все есть. Ну если очень тебе захочется, ты ведь помнишь, что бабушка любит зефир.

Бип!

Мамочко, он заявил, что завтра в жэке занятия по акробатике, и он будет — ой, не знаю, как и сказать, — он будет на ма-те! на мате делать кувырок и березку. Слышишь, березку! Ну какая, мамочко, из него березка, а?! Клен, максимум, клен. Клен ты мой опавший, облетевший… Ой! Он твоей бабушке сделает переворот сердца, твой дедушка…

Ну что это за мужское увлечение, мамочко, спорт? Ну я еще могу понять преферанс… Домино… Похмелье… Ну поухаживать за Мариной Львовной… Она все же грамотная, образованная, редактором в общине работает. Выпускает их боевой листок…

Но кувырки, березки?! Каток?!

Хоть ты поговори с ним, мамочко, приходи к нам и поговори.

Бип!

Мишенька, это дедушка. Твоя бабушка ну прямо вообще! Такая сегодня недовольная, ворчливая… Говорит, ты, Натанчик, меня будишь своим храпом, спать не могу, будишь и будишь всегда, будишь и будишь. Ты, Натанчик, прямо Будда какой-то! Она думает, Будда — это кто? Так это теперь твой дедушка, Мишенька.

Ты же приедешь сегодня, Миша?

Бабушка сделала прическу в парикмахерской для тебя… Такая красавица сегодня. Хотя она всегда была красавица. В нее когда-то был влюблен весь конный погранотряд. Все у нее воду с сиропом покупали по нескольку раз. Ума не приложу, кто тогда границу охранял, когда они пялились на твою бабушку… Ну мы тебя ждем, Миша, к шести…

Бип!

Мамочко, что ж ты не едешь? Уже все готово, все на столе. Так удачно меня сегодня подстригли, что твой дедушка прямо с ума сошел совсем… Как тогда, когда он мине отбил у того рэволюционэра, который за мной ухаживал… Такой был грамотный человек… Счетовод… Но он мине совсем не нравился. Неспортивный какой-то. И неромантичный: все про родину, про родину… И жадина. Не то что твой дедушка…

Не заставляй нас ждать, мамочко, поторопись, уже полседьмого…

Все же остынет…

Бип!

Мишенька, я понимаю, работа есть работа.

Все правильно. Это очень важно. Это правильно. Сейчас надо работать как никогда — добросовестно и от всей души!

Но, Мишенька… Забеги только на минутку — бабушка приболела. Давление скачет, сердечко болит… Такая лежит маленькая… Такая грустная… Такая непривычно тихая…

Я-то ничего. Я еще ого! А вот бабушка… Эхе-хе… Так что вот, Мишенька…

Бип!

Мамочко, что я тебе хотела сказать… Ты знаешь, что-то дедушку прихватило, допрыгался. И спина болит, и суставы ломит… И на газеты ругается, и на правительство. И все равно очень хочет гордиться нашей страной. Как будто имеет какие-то основания, этот твой дедушка… Я ему говорю: Натан, если ты имеешь такую большую гордость, чтоб чем-нибудь погордиться, так погордись на твоего внука Мишеньку, а не на всю страну… Тебя же, такого слабенького и худенького, не хватит на нее гордиться. Бедный наш дедушка. Он уже не ходит делать свои кувырки и березки… А уж на каток тем более… Ты бы забежал к нам. Я-то ничего. Бегаю… А вот дедушка…

Охо-хо… Так что вот так, мамочко…

Бип!

Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Меня или нет сейчас дома, или я безумно занят. Если вы имеете мне что-нибудь сказать, то давайте говорите. Но только после звукового сигнала. А я вам потом перезвоню… Перезвоню… Перезвоню…

Они вломились в купе и, чтобы не терять времени, сразу сели покушать. Вжик, вжик, вжик — три сумки были мгновенно раскрыты, и из каждой из них появилось по увесистому пластиковому контейнеру. В одном были овощи, в другом хлеб, а третьем, плотно утрамбованном, — что-то мясное. Она выуживала вилочкой то ломтик сала, то колбасы, то котлетку. И медленно, вдумчиво, с любовью ела. И совала мужу:

— Будешь этот кусочек.

Причем это не вопросом. Это приказом.

— Э эагу уэ!!! — возражал муж с набитым ртом.

— Скушай, я тебе говорю, кусочек! — командовала. — Пропадет. Оно не доживет до утра. Оно же задохнется в этой коробке, в пластике, до утра.

— Ничего не задохнется. Ты не закрывай. Пусть оно дышит. Остальное съедим утром.

— Хорошо, — согласилась она, — съедим остальное утром. Надо же будет утром тоже покушать. А то что же мы будем кушать утром?

И она не закрыла. И оно стало дышать. Оно так дышало, просто ужас.