который пугал интеллигента и профессионального кадрового офицера, – то станет ясно, что борьба с распылением казачества была во много раз труднее, чем борьба за сохранение кадров 1-го корпуса.

Мы должны признать, что эта борьба, проводившаяся командиром корпуса, генералом Абрамовым, была выполнена с изумительной твердостью и тактом. Своим личным авторитетом и знанием казачьей души он удерживал колеблющихся от ухода из организации; своим тактом, который не мог быть подкреплен силой оружия, он добивался у французов существенных уступок. И в результате, несмотря на все неблагоприятные условия, он добился спасения казачьих кадров.

Третью группу составлял наш доблестный флот. В наследство ему достались остатки когда-то славного нашего Черноморского флота. Суда были почти разбитыми, механизмы – испорченными, орудия – расшатанными. Старые кадровые офицеры почти все были перебиты; старые матросы почти отсутствовали. Офицеры и команды набирались из новых случайных людей, но так велик был подъем в дни защиты Крыма, что эти новые люди работали в самых невероятных условиях, без достаточного количества угля, машинного масла, часто заменяя раньше вполне налаженную службу в буквальном смысле слова импровизацией, когда приходилось вооружать торговые суда и приспосабливать их для военных целей.

Флот содержал громадный процент интеллигентных сил – может быть, только это и помогло совершить невиданную нигде блестящую эвакуацию 1920 года. Старые морские традиции были большинству чужды, но верность долгу и сознание ответственности были им всегда ясны и укрепляли их в этот грозный час.

С этим сознанием долга и ответственности ушел флот в свое новое плавание. Там, в Бизерте, лишенный своего значения, как боевая сила, продолжал он борьбу за общее русское дело.

Первый армейский корпус родился в море. На берегу Босфора еще стояли корабли, нагруженные доверху отступившей армией. Судьба ее решалась где-то на этих кораблях, где спутывались в сложный клубок международные влияния и интриги. Перед нашим командованием стояло два вопроса: дать всей этой массе пропитание и приют и сохранить армию как носительницу русской государственной идеи. Первая задача, сложная сама по себе, сводилась к вопросу благотворительности и экономики; вторая касалась политических взаимоотношений и была много сложнее.

Перед командованием встала необходимость сократиться и сжаться, потому что только в таком сжатом виде могла быть надежда на ее сохранение. Требовалось спешно, в море, перестроиться и переформироваться. Армии, боровшиеся в Крыму, сводились в одну. Намечался ее скелет – иерархическая лестница начальствующих лиц, а масса, где громадное число состояло из офицерства, попадала на положение рядовых. Высшие чины (до штаб-офицеров включительно), которые не могли рассчитывать на командные должности, получали свободу действий: им предоставлено было право уйти из армии. В тех же, которые входили в новую структуру сжавшейся армии, предстояло поддержать на должной высоте дисциплину и возродить заколебавшийся воинский дух.

Оружие – есть то, что необходимо не только для применения его в действии, но и для той потенциальной силы, которая неизменно сопутствует воинской части. Естественно, что вопрос об оружии встал во всей своей остроте. При массе навалившихся на Главное командование задач, при щекотливости подымать сразу этот вопрос, при изолированности отдельных частей, разбросанных по разным судам и не имеющих должной связи, вопрос об оружии приобретал особую остроту. Союзники, несомненно, склонялись к его сдаче; командование отстаивало на него наше право; отдельные командиры частей, не ориентированные в общей обстановке, учитывали из нее необходимость безусловной сдачи; другие считали такое решение преступным – и на одном пароходе, в связи с этими несогласиями, один из начальников арестовал другого, не желавшего ему подчиниться. Наступал тревожный момент анархии.

В это время, еще до рождения 1-го армейского корпуса, командующий 1-й армией генерал-лейтенант Кутепов издал приказ, которым предписывалось: собрать все оружие в определенное место и хранить под караулом; в каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов. Приказ этот сразу ввел дело организации в надлежащее русло и сохранил будущему 1-му армейскому корпусу значительное число оружия.

Первая армия была расформирована, и в Галлиполи, под начальством генерала от инфантерии Кутепова, прибыл 1-й армейский корпус, которому суждено было сыграть исключительную роль во всей борьбе за Русскую армию.

Нетрудно нарисовать ту обстановку, в которую попал 1-й армейский корпус. Полуразрушенный город, в шести километрах от него долина, в которой разбросаны холодные палатки. Почти не прекращающийся осенний дождь, голодный паек и – что всего ужаснее – полная неосведомленность о том, что совершается в мире, и полная неопределенность в основном вопросе: армия это или беженцы.

Генерал Кутепов сразу оценил положение и сразу принял суровые воинские меры. 27 ноября (то есть через 5 дней после прибытия первого парохода) приказом по армейскому корпусу он потребовал от его чинов выполнения всех требований дисциплинарного устава, и приказ этот стал проводиться им с неуклонной последовательностью. От людей почти опустившихся требовалась выправка и правильное отдание чести, требовалась строго форменная одежда и опрятный вид. Генерал появлялся всюду. То он следил за выгрузкой продуктов, которые подвозились к маленькой турецкой гавани, вроде бассейна, на турецких фелюгах; то он неожиданно появлялся в интендантских складах; то он так же неожиданно проходил по «толкучке» – небольшому рынку, где не имевшие денег офицеры и солдаты (а такими были все) продавали – или, по-военному, «загоняли» свои последние вещи. Всюду, где появлялся генерал Кутепов, подтягивались и приобретали более бодрый вид, и, смотря на команду, работавшую по выгрузке продуктов или по приведению города в санитарное состояние, он видел в них не беженцев, не рабочих, но прежде всего солдат.

Необходимо отметить, что суровые меры, принимаемые генералом Кутеповым, встречали глубоко скрытое, молчаливое, но несомненное неодобрение. Его боялись и трепетали. В глазах многих солдат (и офицеров) он представлялся жестоким, даже ненужно жестоким, тогда, когда люди не имели крова, мокли под дождем, съедались паразитами… Но командир корпуса, рискуя стать совершенно непопулярным, упорно и упрямо вел свою линию. Твердая воля генерала Кутепова сломила эти препятствия.

Кое-как устроились в полуразрушенных домах, в промокших палатках; кое-как налаживалась санитарная помощь. К генералу Кутепову уже стали привыкать, как привыкают ко всякому неизбежному злу. Это было тем более возможно, что над всем этим стояло другое, более сильное зло: полная неизвестность в будущем и кажущаяся бесцельность пребывания на пустынном Галлиполи.

Три недели спустя после приезда, когда войска уже приняли более или менее приличный вид, Галлиполи посетил член Константинопольского Политического Объединения («Цок’а»), князь Павел Долгоруков – это был первый приезд в армию представителя русской общественности. В результате этого визита князь П. Долгоруков представил в Комитет Политического Объединения обширный