В здешних дворцах множество покоев следуют чередой друг за другом. Вам приходится пройти через три-четыре зала, прежде чем попадете в главный. В некоторых местах, где г-н де Монтень бывал на торжественных обедах, буфеты устроены не там, где идет застолье, а в другом зале, в первом, куда уходят за вином, когда вы об этом попросили; и там же выставлена напоказ серебряная посуда.

В четверг, 27 января, г-н де Монтень отправился смотреть холм Яникул за Тибром, чтобы изучить особенности этого места, и среди прочего – руины большой древней стены, открывшейся двумя днями ранее, а также оценить расположение всех частей Рима, которые ни с какого другого места не видны так отчетливо[426]; а оттуда спуститься к Ватикану, чтобы полюбоваться статуями в нишах Бельведера и прекрасной, весьма близкой к завершению галереей с изображением всех частей Италии, которую соорудил папа[427]; там же он потерял свой кошелек со всем, что было внутри, и решил, что это случилось, когда он раза два-три подавал милостыню, – погода была очень дождливая и малоприятная, вот он вместо того, чтобы вновь положить кошелек в карман, сунул его в прорезь на своих штанах.

Каждый день он был занят только тем, что изучал Рим. Вначале он взял себе французского проводника, но, поскольку тот из-за своего несколько сумасбродного нрава потерял к этому интерес, он [г-н де Монтень] проявил упорство и благодаря собственным усидчивым занятиям до конца превозмог эту науку с помощью различных карт и книг, которые велел читать себе по вечерам, а днем шел претворять свое ученичество в практику на месте; так что через несколько дней вполне мог бы с легкостью заткнуть своего проводника за пояс.

Он говорил, что в Риме не видно ничего, кроме неба, под которым он был основан, да плана его местоположения, приобретенное же им знание о нем – отвлеченное и умозрительное – ничего не дает чувствам, и люди, говорящие, что тут, по крайней мере, видны руины Рима, изрядно преувеличивают, потому что руины столь чудовищной громады оказали бы гораздо больше чести его памяти и внушили бы к ней гораздо больше почтения, а так это всего лишь могила. Мир, исполненный враждебности к долгому господству Рима, первым делом сокрушил его, вдребезги разбив все члены этого восхитительного тела, потому что, даже совершенно лишенный жизни, поверженный, обезображенный, он все еще внушал страх, а потому мир похоронил и сами его руины. То, что мелкие образчики этих обломков все еще появляются из гроба, – заслуга фортуны, сохранившей их как свидетельство бесконечного величия, с которым столько веков, столько пожаров и неоднократных поползновений мира уничтожить этот город так и не смогли ничего сделать. Но вполне вероятно, что эти разрозненные члены, которыми теперь любуются, – наименее достойное из того, что от него осталось, потому что ярость врагов этой бессмертной славы подвигла их разрушить в первую очередь наиболее прекрасное и достойное; и хотя у зданий даже этого ублюдочного Рима еще было чем вызвать восхищение нашего нынешнего века, его сейчас привлекают эти древние лачуги, заставляя снова вспомнить гнезда воробьев и ворон, что лепятся во Франции под сводами и на папертях церквей, недавно разрушенных гугенотами. Еще он [г-н де Монтень] опасался, видя, какое обширное пространство занимает эта могила, что ее вовсе не призна́ют за таковую и что она по большей части засыплет сама себя; это [он сказал] при виде того, во что превратилась некогда чахлая кучка мусора, состоявшая в основном из горшечных черепков и битой черепицы, которая в древности доросла до груды столь чрезмерного размера, что по высоте и ширине сравнялась со многими природными холмами [он сравнил ее с горой Гюрсон, решив, что она такой же высоты, но вдвое шире], это было ясное указание его грядущей судьбы, чтобы дать почувствовать миру заговор врагов против славы и превосходства этого города, посредством этого столь нового и необычайного свидетельства о его величии[428]. Он говорил, что не может с легкостью допустить, учитывая слишком малое пространство и место, которое занимают семь холмов, в частности, самые известные, такие как Капитолий и Палатин, что там помещалось столь большое количество зданий. Видя только останки храма Мира на Римском форуме[429], распавшегося на несколько ужасающих скал и от которого до сих пор отваливаются обломки, как от большой горы, кажется, что всего два таких здания могли бы [занять] все пространство Капитолийского холма, а ведь там было двадцать пять – тридцать храмов, помимо многих частных домов. Но на самом деле многие догадки, которые основываются на описаниях этого древнего города, совершенно неправдоподобны, поскольку и сам его план, и вид беспрестанно изменялись[430]. Некоторые из ложбин были засыпаны, даже самые глубокие места, например, Велабрум, бывшая низина с озером, куда из-за его положения стекались городские нечистоты, [теперь] достиг высоты других природных холмов, которые его окружают, и все это создано кучами мусора и грудами обломков больших зданий; и Монте Савелло – это не что иное, как часть развалин театра

Марцелла[431]. Он полагает, что, если бы древний римлянин мог увидеть свой город [сегодня], он не смог бы узнать его по местоположению. Подчас случается, что после долгих поисков в земле случайно натыкаются на капитель весьма высокой колонны, которая все еще стоит на своем подножии в ее толще. Там ищут только основания старых лачуг или сводов, какие имеются у всех подвалов, но ни опор древних фундаментов, ни стен, которые стояли бы прямо. Однако на самих этих обломках древних зданий, там, где их рассеяла фортуна, они утвердили основания своих новых дворцов, словно на больших скалах, крепких и надежных. Вполне можно заметить, что под некоторыми нынешними улицами на глубине в тридцать с лишним футов проходят прежние.